Элиза вздохнула:

— У мадам не было семьи. Она была совсем одна на свете.

— У нее была дочь, — мягко напомнил Пуаро.

— Да, это так. У нее была дочь... — Элиза скорбно вздохнула.

— Но здесь нет портрета ее дочери, — настаивал Пуаро.

— О, мсье не понимает. Это правда, что у мадам была дочь,но, видите ли, то было очень давно. Я думаю, мадам не видела своей дочери с техпор, как та была еще совсем ребенком.

— Как так? — заинтересовался Фурнье. Элиза развела руками:

— Не знаю. Тогда мадам была совсем молоденькой. Я слышала,она была красивой, говорят, очень красивой и несчастной. Возможно, вышла замуж,а может, и нет. Я думаю, что нет. Безусловно, ребенка она как-то пристроила.

Мадам потом болела оспой и едва не умерла А когдавыздоровела, красота ее исчезла. Не было больше романов, ни по ком она несходила с ума. Мадам стала деловой женщиной.

— Но она же оставила деньги своей дочери?

— Что верно, то верно, — сказала Элиза. — Кому же можнооставить деньги, как не собственной плоти и крови? Кровь гуще воды, а друзеймадам не имела. Она всегда жила одиноко. Деньги были ее страстью — онастремилась делать больше и больше денег. А тратила мало, не привыкла к роскоши.

— Она кое-что завещала и вам в наследство. Вы знаете обэтом?

— Да, мне уже сообщили. Мадам всегда была щедрой. Каждый годона давала мне еще небольшую сумму, сверх положенного жалованья. Я такблагодарна мадам.

— Ну что ж, — вздохнул Фурнье. — Мы уходим. По пути япоговорю со старым Жоржем.

— Позвольте мне последовать за вами минутой позже, мой друг,— сказал Пуаро.

— Как хотите... — Фурнье удалился. Пуаро еще раз прошелся покомнате, затем опустился на стул и посмотрел на Элизу. Под его испытующимвзглядом француженка забеспокоилась.

— Мсье хочет узнать еще о чем-нибудь?

— Мадмуазель Грандье, — без обиняков начал Пуаро, — вызнаете, кто убил вашу хозяйку?

— Нет, мсье. Клянусь богом!

Она говорила искренне. Пуаро пристально взглянул на нее иопустил голову.

— Bien, — сказал он. — Я верю. Но знать — это одно, аподозревать совсем другое. Нет ли у вас подозрения, только подозрения — о том,кто бы мог это сделать?

— У меня нет подозрений, мсье. Я уже сказала об этом агентуполиции.

— Вы можете ему говорить одно, а мне — другое.

— Почему так, мсье? Зачем так поступать?

— Потому что одно дело давать информацию полиции и совсемдругое давать ее частному лицу.

В глазах Элизы появилось выражение нерешительности.Казалось, она раздумывала. Пуаро наклонился к ней и дружески просто заговорил:

— Сказать вам что-то, мадмуазель Грандье? Часть моегозанятия состоит в том, чтобы ничему не верить, ничему из того, что мне говорят,ничему, что не доказано. Я не подозреваю сперва одного, а потом другого. Яподозреваю всех. Каждого, кто имеет отношение к преступлению, я рассматриваю какпреступника до тех пор, пока его невиновность не будет доказана.

Элиза Грандье бросила на Пуаро сердитый взгляд.

— Вы подозреваете меня? Меня? В убийстве мадам?! Ну, это ужслишком! — Она возбужденно поднялась со стула и в изнеможении упала обратно. —Нет, Элиза, — успокаивающе сказал Пуаро. — Я не подозреваю вас в убийствемадам. Убийца был пассажиром самолета. Убийство совершено не вашей рукой. Но вывольно или невольно могли оказаться соучастницей убийцы. Вы могли заранеесообщить кому-нибудь о предстоящем путешествии мадам.

— Но я не делала этого! Клянусь вам!

Пуаро молча посмотрел на нее, затем кивнул.

— Верю, — сказал он. — Тем не менее вы что-то скрываете.Да-да! Послушайте, что я вам скажу. В каждом деле криминального характера придопросе свидетелей сталкиваешься с поразительным явлением: каждый что-тоутаивает. Иногда (все же довольно часто) это «что-то» совершенно безобидное, неимеющее никакого отношения к преступлению. Но я говорю вам: такое «что-то» естьвсегда. Вот так и с вами. О, не отрицайте! Я — Эркюль Пуаро, и я знаю. Когдамой друг мсье Фурнье спросил, не забыли ли вы сказать о чем-либо, вызабеспокоились. И постарались уклониться от ответа. А сейчас снова, когда япредположил, что вы можете сказать мне кое-что, чего не сочли нужным сообщитьполиции, вы обдумывали мое предположение. Значит, что-то такое есть! И я должензнать, что именно!

— Оно не имеет никакого значения, — вырвалось у Элизы.

— Возможно, не имеет. Но все равно, разве вы мне не скажете,что это? Помните, — продолжал он настаивать, — я не из полиции.

— Да, правда, — сказала, колеблясь, Элиза Грандье. — Мсье, яв затруднении. Не знаю, какого поступка потребовала бы сейчас от меня мадам! —Есть пословица: один ум хорошо, а два — лучше. Вы не хотите посоветоваться сомной? Давайте исследуем этот вопрос вместе.

Элиза все еще глядела на него с сомнением. Пуаро сказал сулыбкой:

— Вы — как хороший сторожевой пес, Элиза. Понимаю, выдумаете о верности вашей умершей хозяйке!

— Вот-вот, мсье. Мадам очень доверяла мне. С того времени,как я начала служить у нее, я честно выполняла все ее наставления.

— Вы были признательны ей за какую-то большую услугу,которую она вам оказала в свое время, не так ли?

— Мсье очень торопится. Да, это правда, этого я не отрицаю.Я была обманута, мсье, мои сбережения украли, а у меня был ребенок. Мадам былатак добра ко мне. Она договорилась и устроила моего ребенка на ферму, к хорошимлюдям, — на хорошую ферму, мсье, к честным людям. Тогда-то она и упомянулавпервые, что тоже была матерью.

— Она рассказывала вам какие-нибудь подробности: возраст ееребенка, например, где он находится?

— Нет, мсье. Она говорила только, что с этим покончено. Таклучше, сказала она, маленькая девочка хорошо и надежно устроена и обеспечена,ей предоставят работу, а мадам оставит ей в наследство все свои деньги.

— И больше она ничего никогда не говорила вам о своемребенке или об его отце?

— Нет, мсье, просто у меня есть кое-какие соображения... Но,понимаете, это только подозрение... Я думаю, что отцом ее ребенка былангличанин.

— Почему же у вас сложилось такое впечатление?

— Не могу сказать ничего определенного. Только в голосемадам всегда слышалась горечь, когда она говорила об англичанах. Когда оназаключала сделки, она наслаждалась, если в ее власти оказывался англичанин. Ноэто всего лишь мое впечатление...