Фельдкурат пытливо посмотрел на простодушную физиономиюШвейка. Солнечный луч заиграл на мрачной иконе Франциска Салеского и согрелудивлённого мученика на противоположной стене.

— Вы мне начинаете нравиться, — сказал фельдкурат,снова садясь на стол. — Какого полка? — спросил он, икая.

— Осмелюсь доложить, господин фельдкурат, что принадлежуи не принадлежу к Девяносто первому полку и вообще не знаю, что со мноюпроисходит.

— А за что вы здесь сидите? — спросил фельдкурат,не переставая икать.

Из часовни доносились звуки фисгармонии, заменявшей орган.Музыкант-учитель, которого посадили за дезертирство, изливал свою душу в самыхтоскливых церковных мелодиях. Звуки эти сливались с икотой фельдкурата вкакой-то неведомой доселе дорической гамме.

— Осмелюсь доложить, господин фельдкурат, я, по правдесказать, не знаю, за что тут сижу. Но я не жалуюсь. Мне просто не везёт. Ястараюсь как получше, а выходит так, что хуже не придумаешь, вроде как у тогомученика на иконе.

Фельдкурат посмотрел на икону, улыбнулся и сказал:

— Ей-богу, вы мне нравитесь! Придётся порасспросить овас у следователя. Ну, а больше болтать с вами я не буду. Скорее бы отделатьсяот этой святой мессы. Kehrt euch! Abtreten![29]

Вернувшись в родную семью голоштанников, стоявших у амвона,Швейк на вопросы, чего, мол, фельдкурат от него хотел, ответил очень сухо икоротко:

— В стельку пьян.

За следующим номером программы — святой мессой — публикаследила с напряжённым вниманием и нескрываемой симпатией. Один из арестантовдаже побился об заклад, что фельдкурат уронит чашу с дарами. Он поставил весьсвой паёк хлеба против двух оплеух — и выиграл.

Нельзя сказать, чтобы чувство, которое наполняло в часовнедуши тех, кто созерцал исполняемые фельдкуратом обряды, было мистицизмомверующих или набожностью рьяных католиков. Скорее оно напоминало то чувство,какое рождается в театре, когда мы не знаем содержания пьесы, а действие всёбольше запутывается и мы с нетерпением ждём развязки. Все были захваченыпредставлением, которое давал фельдкурат у алтаря. Арестанты не спускали глаз сризы, надетой наизнанку: все с воодушевлением следили за спектаклем,разыгрываемым у алтаря, испытывая при этом эстетическое наслаждение.

Рыжий министрант, дезертир из духовных, специалист по мелкимкражам в Двадцать восьмом полку, честно старался восстановить по памяти весьход действия, технику и текст святой мессы. Он был для фельдкурата одновременнои министрантом и суфлёром, что не мешало святому отцу с необыкновеннойлёгкостью переставлять целые фразы. Вместо обычной мессы фельдкурат раскрыл втребнике рождественскую мессу и начал служить её к вящему удовольствию публики.Он не обладал ни голосом, ни слухом, и под сводами церкви раздавались визг ирёв, словно в свином хлеву.

— Ну и нализался сегодня, нечего сказать, — с огромнымудовлетворением отметили перед алтарём. — Здорово его развезло! Наверное,опять где-нибудь у девок напился.

Пожалуй, уже в третий раз у алтаря звучало пение фельдкурата«Ite, missa est», напоминавшее воинственный клич индейцев, от которого дребезжалистёкла. Затем фельдкурат ещё раз заглянул в чашу, проверить, не осталось ли тамещё хоть капли вина, поморщился и обратился к слушателям:

— Ну, а теперь, подлецы, можете идти домой. Конец. Язаметил, что вы не проявляете той набожности, которую подобало бы проявить вцеркви перед святым алтарём. Хулиганы! Перед лицом всевышнего вы не стыдитесьгромко смеяться и кашлять, харкать и шаркать ногами… даже при мне, хотя я здесьвместо девы Марии, Иисуса Христа и бога отца, болваны! Если это повторитсявпредь, то я с вами расправлюсь как следует. Вы будете знать, что существует нетолько тот ад, о котором я вам позапрошлый раз говорил в проповеди, но и адземной! Может быть, от первого вы и спасётесь, но от второго вы у меня неотвертитесь. Abtreten!

Фельдкурат, так хорошо и оригинально проводивший в жизньстарый избитый обычай посещения узников, прошёл в ризницу, переоделся, велелсебе налить церковного вина из громадной оплетённой бутыли, выпил и с помощьюрыжего министранта сел на свою верховую лошадь, которая была привязана водворе. Но тут он вспомнил о Швейке, слез с лошади и пошёл в канцелярию кследователю Бернису.

Военный следователь Бернис был прежде всего светскийчеловек, обольстительный танцор и распутник, который невероятно скучал наслужбе и писал немецкие стихи в свою записную книжку, чтобы всегда иметьнаготове запасец. Он представлял собой важнейшее звено аппарата военного суда,так как в его руках было сосредоточено такое количество протоколов и совершеннозапутанных актов, что он внушал уважение всему военно-полевому суду наГрадчанах. Он постоянно забывал обвинительный материал, и это вынуждало егопридумывать новый, он путал имена, терял нити обвинения и сучил новые, какиетолько приходили ему в голову; он судил дезертиров за воровство, а воров — задезертирство; устраивал политические процессы, высасывая материал из пальца; онприбегал к разнообразнейшим фокусам, чтобы уличить обвиняемых в преступлениях,которые тем никогда и не снились, выдумывал оскорбления его величества и эти имсамим сочинённые выражения инкриминировал тем обвиняемым, материалы противкоторых терялись у него в постоянном хаосе служебных актов и других официальныхбумаг.

— Servus![30] — сказал фельдкурат,подавая ему руку. — Как дела?

— Неважно, — ответил военный следовательБернис. — Перепутали мне материалы, теперь в них сам чёрт не разберётся.Вчера я послал начальству уже отработанный материал об одном молодчике,которого обвиняют в мятеже, а мне всё вернули назад, дескать, потому, что делоидёт не о мятеже, а о краже консервов. Кроме того, я поставил не тот номер. Какони и до этого добрались, ума не приложу!

Военный следователь плюнул.

— Играешь ещё в карты? — спросил фельдкурат.

— Продулся я в карты. Последний раз играли мы сполковником, с тем плешивым, в макао, так я всё ему просадил. Зато у меня напримете есть одна девочка… А ты что поделываешь, святой отец?

— Мне нужен денщик, — сказал фельдкурат, —Последний мой денщик был старик бухгалтер, без высшего образования, но скотинапервоклассная. Вечно молился и хныкал, чтобы бог сохранил его от беды инапасти, ну, я его и послал с маршевым батальоном на фронт. Говорят, этотбатальон расколошматили в пух и прах. Потом мне прислали одного молодчика,который ничего не делал, только сидел в трактире и пил на мой счёт. Этого быещё можно было вытерпеть, да уж очень у него ноги потели. Пришлось и егопослать с маршевым батальоном. А сегодня нашёл я одного типа, который во времяпроповеди, смеху ради, разревелся. Вот такого-то мне и нужно. Фамилия егоШвейк, а сидит в шестнадцатой. Интересно бы знать, за что его посадили и нельзяли мне его как-нибудь вытащить оттуда?