Если бы подштанники были чистые, а на окнах не было решёток,то с первого взгляда могло бы показаться, что вы попали в предбанник.

Швейка принял староста, давно не бритый детина врасстёгнутой рубахе. Он записал его фамилию на клочке бумаги, висевшем настене, и сказал:

— Завтра у нас представление. Поведут в часовню напроповедь. Мы все там будем стоять в одних подштанниках. Вот будет потеха.

Как и во всех острогах и тюрьмах, в гарнизонной тюрьме быласвоя часовня, — излюбленное место развлечения арестантов. Не оттого вовсе,что принудительное посещение тюремной часовни приближало посетителей к богу илиприобщало их к добродетели. О такой глупости не могло быть и речи. Простобогослужение и проповедь спасали от тюремной скуки. Дело заключалось вовсе не втом, стал ты ближе к богу или нет, а в том, что возникала надежда найти подороге — на лестнице или во дворе — брошенный окурок сигареты или сигары.Маленький окурок, валяющийся в плевательнице или где-нибудь в пыли, на земле,совсем оттеснил бога в сторону. Этот маленький пахучий предмет одержал победу инад богом и над спасением души.

Да и, кроме того, сама проповедь забавляла всех. ФельдкуратОтто Кац в общем был милейший человек. Его проповеди были необыкновенноувлекательны, остроумны и вносили оживление в гарнизонную скуку. Он так занятнотрепал языком о бесконечном милосердии божьем, чтобы поддержать «падших духом»и нечестивых арестантов, так смачно ругался с кафедры, так самозабвеннораспевал у алтаря своё «Ite, missa est».[25] Богослужение онвёл весьма оригинальным способом. Он изменял весь порядок святой мессы, а когдабыл здорово пьян, изобретал новые молитвы, новую обедню, свой собственныйритуал, — словом, такое, чего до сих пор никто не видывал.

Вот смеху бывало, когда он, к примеру, поскользнётся ибрякнется вместе с чашей и со святыми дарами или требником, громко обвиняяминистранта из заключённых, что тот умышленно подставил ему ножку, а потом тутже, перед самой дарохранительницей, вкатит этому министранту одиночку и«шпангле». Наказанный очень доволен: всё это входит в программу и делает ещёзабавнее комедию в тюремной часовне. Ему поручена в этой комедии большая роль,и он хорошо её играет.

Фельдкурат Отто Кац, типичный военный священник, был еврей.Впрочем, в этом нет ничего удивительного: архиепископ Кон тоже был еврей, да ктому же близкий приятель Махара.

У фельдкурата Отто Каца прошлое было ещё пестрее чем узнаменитого архиепископа Кона. Отто Кац учился в коммерческом институте и былпризван в своё время на военную службу как вольноопределяющийся. Он такпрекрасно разбирался в вексельном праве и в векселях, что за один год привёлфирму «Кац и K°» к полному банкротству; крах был такой, что старому Кацупришлось уехать в Северную Америку, предварительно проделав кое-какие денежныекомбинации со своими доверителями, правда, без их ведома, как и без ведомасвоего компаньона, которому пришлось уехать в Аргентину.

Таким образом, молодой Отто Кац, бескорыстно поделив фирму«Кац и K°» между Северной и Южной Америкой, очутился в положении человека,который ниоткуда не ждёт наследства, не знает, где приклонить голову, икоторому остаётся только устроиться на действительную военную службу.

Однако вольноопределяющийся Отто Кац придумал ещё однублестящую штуку. Он крестился. Обратился к Христу, чтобы Христос помог емусделать карьеру. Обратился доверчиво, рассматривая этот шаг как коммерческуюсделку между собой и сыном божьим.

Его торжественно крестили в Эмаузском монастыре. Сам патерАльбан совершал обряд крещения. Это было великолепное зрелище. Присутствовалипри сём набожный майор из того же полка, где служил Отто Кац, старая дева изинститута благородных девиц на Градчанах и мордастый представитель консистории,который был у него за крёстного.

Экзамен на офицера сошёл благополучно, и новообращённыйхристианин Отто Кац остался на военной службе. Сначала ему казалось, что делопойдёт хорошо, и он метил уже в военную академию, но в один прекрасный деньнапился, пошёл в монастырь и променял саблю на монашескую рясу. Он был нааудиенции у архиепископа в Градчанах и в результате попал в семинарию. Передсвоим посвящением он напился вдребезги в одном весьма порядочном доме с женскойприслугой на Вейводовой улице и прямо с кутежа отправился на рукоположение.После посвящения он пошёл в свой полк искать протекции и, когда его назначилифельдкуратом, купил себе лошадь, гарцевал на ней по улицам Праги и принималживейшее участие во всех попойках офицеров своего полка.

На лестнице дома, где помещалась его квартира, очень частораздавались проклятия неудовлетворённых кредиторов. Отто Кац водил к себе девокс улицы или посылал за ними своего денщика. Он увлекался игрой в «железку», иходили не лишённые основания слухи, что играет он нечисто, но никому неудавалось уличить фельдкурата в том, что в широком рукаве его военной сутаныприпрятан туз. В офицерских кругах его величали «святым отцом». К проповеди онникогда не готовился, чем отличался от своего предшественника, раньшенавещавшего гарнизонную тюрьму. У того в голове твёрдо засело представление,что солдат, посажённых в гарнизонную тюрьму, можно исправить проповедями. Этотдостойный пастырь набожно закатывал глаза и говорил арестантам о необходимостиреформы законов о проститутках, а также реформы касательно незамужних матерей ираспространялся о воспитании внебрачных детей. Его проповеди носили чистоабстрактный характер и никак не были связаны с текущим моментом, то есть, попростусказать, были нудными.

Проповеди фельдкурата Отто Каца, напротив, радовали всех.

Шестнадцатую камеру водили в часовню в одних подштанниках,так как им нельзя было позволить надеть брюки, — это было связано сриском, что кто-нибудь удерёт. Настал торжественный момент. Двадцать ангелочковв белых подштанниках поставили у самого подножия кафедры проповедника.Некоторые из них, которым улыбнулась фортуна, жевали подобранные по дорогеокурки, так как, за неимением карманов, им некуда было их спрятать. Вокругстояли остальные арестанты гарнизонной тюрьмы и любовались видом двадцати парподштанников.

На кафедру, звеня шпорами, взобрался фельдкурат.

— Habacht![26] — скомандовал он. —На молитву! Повторять всё за мной! Эй ты там, сзади, не сморкайся, подлец, вкулак, ты находишься в храме божьем, а не то велю посадить тебя в карцер!Небось уже забыли, обормоты, «Отче наш»? Ну-ка, попробуем… Так и знал, что делоне пойдёт. Какой уж там «Отче наш»! Вам бы только слопать две порции мяса сбобами, нажраться, лечь на брюхо, ковырять в носу и не думать о господе боге.Что, не правду я говорю?

Он посмотрел с кафедры вниз на двадцать белых ангелов вподштанниках, которые, как и остальные, вовсю развлекались. В задних рядахиграли в «мясо».

— Ничего, интересно, — шепнул Швейк своему соседу,над которым тяготело подозрение, что он за три кроны отрубил своему товарищувсе пальцы на руке, чтобы тот освободился от военной службы.