– Сейчас вы должны идти, – проговорила она. –Не нужно, чтобы вас здесь застала полиция. Если хотите, мы увидимся завтра.

– Разумеется, хочу! – вскричал Борис.

– Тогда поедем завтра кататься по бульвару.

– С удовольствием! – Борис уже без принуждениярасцеловал Анджелу в обе щеки и удалился, чтобы добраться без приключений доквартиры Горецкого на улице Вестринжер или как там она называлась.

Аркадий Петрович, как и было у них условлено, не ложился,хоть на дворе была глубокая ночь. Слушая подробный рассказ Бориса, оннеодобрительно покачивал головой, так что Борису в конце концов это надоело.

– Должен вам заметить, Борис Андреевич, –скрипучим голосом начал Горецкий, – что вы очень неосторожны. Дело могло кончитсяплохо.

– Сам знаю! – невежливо заметил Борис. – Ну ипорядки в этом городе!

– Нельзя пренебрегать мелкими, ничего не значащимилюдьми, – продолжал Горецкий, – такими, как тот официант. Вы егообидели, и он отомстил, наняв своих знакомых, чтобы вас убить. Восточные людигорячи и скоры на расправу, а человеческая жизнь в Константинополе ценится небольше, чем в России.

«До чего же надоели его поучения!» – в сердцах подумалБорис, но сдержался и вслух ничего не сказал.

– Однако с девушкой вы повели себя правильно, –продолжал Аркадий Петрович, делая вид, что не замечает, как Бориспоморщился, – с этими певичками, артистками и прочими дамами такого сортаследует обращаться учтиво и приветливо, выказывая им всяческое уважение. Этопроизводит на них выгодное впечатление. Напротив, с дамами из высшего обществапозволительна иногда некоторая грубость в обращении, по контрасту это тожеможет произвести на них впечатление и выделить вас из ряда других мужчин…

У Бориса лопнуло терпение.

– Вот слушаю я вас, Аркадий Петрович, иудивляюсь, – начал он с сарказмом в голосе. – Все-то вы знаете, излюбой области! Даже так называемый женский вопрос, как выражаются теперь вРоссии, у вас отлично проработан… Ну так и…

– Все, хватит, – рассмеялся Горецкий. – Яведь, голубчик, теоретик, люблю изучать человеческую природу, и женскую, вчастности. Но с женщинами ведь никогда ни в чем нельзя быть уверенным, онисущества непредсказуемые. Все мои теории не стоят одного вашего взгляда. Так ужустроен мир. Не сердитесь за поучения, голубчик, это из прежней жизни осталось,когда я еще профессором в университете был. Думаю, что с девушкой все у васбудет в порядке, она заинтересовалась. Держите ее в строгости, но старайтесь неперегнуть палку. А сейчас оставайтесь ночевать у меня – поздно уже. Но завтраснимете номер в хорошем отеле – положение обязывает…

Ты – в вытертой кобуре,

Я – в старой солдатской шинели…

Нас подняли на заре,

Лишь просеки засинели.

А. Несмелов

Толстый турецкий полицейский, зябко потирая руки, вперевалкупрохаживался по улице. Он прохаживался здесь не просто так: он соединялприятное с полезным. Полезным было то, что он, собственно, находился на службеи выполнял свои полицейские обязанности. Приятным – то, что за выполнение своихпрямых обязанностей он получал от перепуганного русского господина оченьдополнительные и очень неплохие деньги. Перепуганный русский господин жил водноэтажном розовом домике на углу и очень боялся, что его ограбят. Звали егогосподин Иванов, он был когда-то дивизионным казначеем и у него действительнобыли причины бояться. Господин Иванов нанимал для охраны четверых степенныхказаков, которые по очереди несли караул в одноэтажном розовом домике, и крометого приплачивал некоторые суммы турецким полицейским за то, что они дежурили внепосредственной близости к домику, а также за то, что делали они это сособенной бдительностью. Господин Иванов здраво рассудил, что хотя турецкиеполицейские уступают казакам в ловкости и физической подготовке, но являютсялицами официальными и поэтому могут вызвать большее уважение у возможныхзлоумышленников.

Неожиданно к толстому полицейскому подбежал запыхавшийсямальчишка и закричал:

– Господин постовой! Там богатого эфенди грабят!Скорее, скорее!

Услышав, что на его участке грабят богатого эфенди,полицейский забеспокоился. Богатый эфенди – это не какая-нибудь эмигрантскаяшантрапа, богатых эфенди нельзя грабить безнаказанно. Ничего не случится струсливым русским, пока полицейский разберется с этим эфенди… Переваливаясь,как жирный селезень, полицейский поспешил за юрким мальчишкой. Мальчишка велего, петляя между уличными лотками и разносчиками мелкого товара. Они ушлидовольно далеко от одноэтажного розового домика, и полицейский рассердился. Онхотел остановить мальчишку и призвать его к ответу – где же он наконец, этотпострадавший эфенди? – но шпаненок неожиданно исчез, как будто его и небывало. Толстый полицейский повертел головой, потоптался на месте, выругался,вкрапив в свою турецкую речь парочку недавно усвоенных русских выражений, ипотащился обратно. Скверный мальчишка увел его очень далеко от розового домика,и по дороге полицейскому пришлось даже отдохнуть в одной маленькой кофейне… нубуквально пару минут.

Как только толстяк покинул свой пост, из-за углавыскользнули два очень подозрительных субъекта. Один из них был одноглазым.Смуглое хищное лицо, жесткие щетинистые усы и черная повязка на глазу делалиего похожим на опереточного пирата, однако упругие экономные движения выдавалив нем человека по-настоящему опасного. Второй сильно хромал, был белобрыс ивеснушчат, но холодный взгляд его блекло-голубых глаз невольно заставлялвздрогнуть любого.

Подойдя к розовому домику, подозрительные субъекты прижалиськ стене по обе стороны от двери. Затем одноглазый постучал. За дверью послышалсяскрип отодвигаемого стула, и грубый прокуренный голос осведомился:

– Кого там нелегкая принесла?

Хромой блондин откашлялся и разразился длинной неразборчивойтирадой на скверном турецком языке. Голос его был неожиданно, почти по-женски,высок, а интонация – одновременно требовательна и тороплива.

Казак за дверью чертыхнулся и пробурчал:

– Вот ведь нехристи, слова по-человечески не скажут…

Звякнула накидываемая дверная цепь – толщиной чуть ли не сякорную, – и дверь приотворилась на вершок.

– Ну, чего надо? – В узкой щели показалосьнедовольное лицо рослого немолодого казака.

– Крема-лимонада, – ответил в рифму хромойблондин, одновременно с коротким свистящим выдохом выбросив вперед правую рукус зажатым в ней прямым австрийским штыком.

Тускло блеснувшее лезвие глубоко вонзилось в глаз казаку и,с хрустом проломив кость, вышло из затылка. Казак, удивленно крякнув, дернулся,как наколотый на булавку жук, и обмяк. Белобрысый выдернул штык и отступил всторону. Его одноглазый напарник вытащил из мешка большой тяжелый инструмент,отдаленно напоминающий садовые ножницы, и одним ловким движением перекусилдверную цепь. Оба злоумышленника шмыгнули в домик.