Я кивнула. А Настя вдруг махнула рукой:

— Да что я тебе рассказываю? Ты прекрасносправишься.

И все-таки она еще минут пятнадцать посвящаламеня в тонкости распорядка, просила обратить особое внимание на каких-тодевочек, не по возрасту рано флиртующих с мальчишками, советовала не требоватьтишины после отбоя — «пятнадцати минут им хватает наговориться, максимум —полчаса…»

Лишь когда Петр молча показал ей на часы,Настя умолкла. Чмокнула меня в щеку, подхватила сумочку и какую-то картоннуюкоробку — фрукты везет, что ли, больной маме?

— Счастливо тебе, Алиса…

И я, наконец-то, осталась одна.

Лежала на постели стопка чистого белья. Тусклосветила лампочка под простеньким стеклянным абажуром. Шаги Петра и Насти, ихнегромкий разговор, быстро стихли.

Я осталась одна.

Нет, не совсем одна. За двумя тонкими стенками— стоит лишь сделать пять шагов по коридору, спали восемнадцать девочекдесяти-одиннадцати лет.

Меня охватила дрожь. Мелкая нервная дрожь,будто я опять была ученицей, первый раз пробующая оттянуть чужую силу.Наверное, так трясся бы на моем месте набоковский Гумберт-Гумберт.

Впрочем, по сравнению с тем, что я собираюсьсейчас сделать — его страсти к нимфеткам воистину детские шалости…

Я выключила свет, на цыпочках вышла в коридор.Как не хватает способностей Иной!

Значит, придется пользоваться тем, чтоосталось от человека… Коридор был длинный, и пол скрипучий. Вытертая дорожка неспасала, мои шаги легко можно было услышать. Вся надежда, что в этотпредутренний час девочки еще спят и видят сны…

Простые, искренние, незатейливые детские сны.

Я приоткрыла дверь, вошла в спальню. Почему-тоожидалось что-то казенное, не то детдомовское, не то больничное — железныекойки, тусклый свет дежурной лампы, унылые занавесочки и спящие по стойкесмирно дети…

Но все было очень мило. Свет был лишь от фонаря,стоящего на улице. Качались легкие тени, свежий морской ветер задувал воткрытые окна, пахло какими-то полевыми цветами. В углу тускло отсвечивал экранвыключенного телевизора, на стенах рисунки — акварельные и карандашом, даже вполутьме яркие и радостные.

Девочки спали.

Разбросавшись по постелям, или наоборот,укутавшись в одеяло с головой. Аккуратно прибрав все на тумбочках, или раскидавпо спинкам кроватей и стульям вещи — непросохшие купальники, юбки, джинсики,носки. Хороший психолог, прогулявшись ночью по спальне, составил бы полноевпечатление об этих девчонках…

Мне оно не нужно.

Я медленно шла между кроватями. Поправляласползшие одеяла, поднимала опустившиеся до пола руки и ноги. Спали девочкикрепко. Крепко и без снов…

Мне повезло лишь на седьмой девчонке. Ей былолет одиннадцать, пухленькая, светловолосая. Обычная девочка, тихонько хнычущаяво сне.

Увидевшая дурной сон…

Я опустилась у кровати на колени. Я протянуларуку, коснулась ее лба. Легонько, одними кончиками пальцев.

И почувствовала Силу.

Это был плохой сон. Девочке снилось, что онауезжает домой, что смена еще не кончилась, а ее забрали, потому что заболеламама, и мрачный, насупленный отец волочет ее к автобусу, и она даже не успелапопрощаться с подружками, не успела последний раз искупаться в море и забратькакие-то очень важные камешки… и она упирается, просит отца подождать, а тотзлится все сильнее и сильнее… и что-то тихо говорит про позорящее поведение,про то что пороть такую большую девчонку уже не следует, но раз она так себяведет, то пусть забудет про обещание больше не наказывать ее ремнем…

Это был и впрямь плохой сон. Сильно повлиял надевчонок отъезд Насти…

И любой сейчас попытался бы помочь малышке.

Человек — стал бы гладить по голове, негромко говоритьчто-нибудь ласковое, может быть — напевать колыбельную… Попробовал бы прерватьсон, одним словом.

Светлый Иной — использовал бы свою Силу, чтобывывернуть сон наизнанку, чтобы отец засмеялся, и сказал, что мама поправилась,и вместе с девочкой побежал бы к морю… Заменил бы жесткий, но реальный сон насладенькую ложь.

Я — Темная.

И я сделала то, что могла. Выпила ее Силу.Всосала в себя — и мрачного отца, и больную мать, и потерянных навсегдаподружек, и забытые морские камешки, и позорную порку…

Девочка тихонько пискнула, словно придавленныймышонок. И задышала ровно и спокойно.

В детских снах — немного Силы. Это ведь неритуальное убийство, которым мы грозили Светлым и которое впрямь даетчудовищный выброс энергии. Это сны, просто сны.

Питательный бульон для больной ведьмы…

Я встала с колен. Голова слегка кружилась.Нет, я пока не обрела утраченных способностей. Потребуется десяток таких снов,чтобы наполнился зияющий провал.

Но эти сны будут. Я постараюсь.

Больше никто из девчонок снов не видел. Нет,одна видела — но это был ненужный мне сон, глупый девчоночий сон про какого-товеснушчатого мальчишку, подарившего ей очередной дурацкий камешек с дыркой:«куриный бог». Что ж, курицам — куриные боги…

Я постояла у кровати этой девочки — пожалуй,самой развитой из них, у нее даже грудь немного обозначалась. Несколько разприкасалась к ее лбу, пытаясь найти хоть что-нибудь. Пусто. Море, солнце, пляж,брызги воды и этот самый мальчишка. Ни капли злости, ревности, печали. Здесьмог бы почерпнуть Силу светлый маг, выпить ее сон — и уйти, довольный. Мне жетут делать было нечего.

Ничего, будет и вечер, и новая ночь. И к моемупухленькому донору вернется прежний кошмар — я выбрала весь ее страх, но неустранила его причин. Кошмар вернется, и я снова помогу ей. Главное, непереусердствовать, не довести девчонку до настоящего нервного срыва: на это уменя прав нет. Здесь уже будет пахнуть серьезным магическим вмешательством, иесли есть в лагере хоть один наблюдатель от Светлых, или, чем Тьма не шутит,Иной от Инквизиции — у меня возникнут серьезные проблемы.

А вновь подводить Завулона я не стану!

Никогда!

Как ни удивительно, но он простил меня заслучившееся прошлым летом. Но второго прощения не будет.

В десять часов утра я со своими подопечнымипришла на завтрак.