Федор слышал его, но как будто издалека, и казалось ему, чтоон лежит у моря и море шумит и накатывает на него, и он еще мельком удивился —откуда в Москве море.

Он был на море раз или два в жизни — мать возила его вотпуск. Он лежал щекой на теплом песке, и тому уху, которым он прижимался кпеску, было глухо, совсем глухо, а в другое ухо шумело море, и это былозамечательно.

— Короче, сроку у тебя три дня, — сказал отвратительныймахорочный голос. — Будешь хорошим мальчиком, все вернешь обратно, иразбежимся. Начнешь мозги втирать, трындец тебе, салага! И бабцам твоимтрындец! Доперло или нет, шушара вонючая?!

— Доперло, — хрипло сказал Федор и сел. В голове у негошумело.

— Вот и ладушки. А теперь ввали ему, чтоб лучше запомнил, иразбежимся.

Они били его вдвоем, почти посреди улицы, белым днем. Федордаже не пытался сопротивляться. Он никогда не пытался сопротивляться, да и билиего первый раз в жизни. Сосредоточенно, серьезно, как будто делали важнуюработу. Он все закрывал голову и уши, по ушам получалось как-то особеннобольно, а потом ему вдруг стало все равно. И боль притупилась. Они били егоногами, и, кажется, ребра хрустели, и что-то теплое текло по лицу, и он думал,что это слезы. На миг ему стало стыдно, что он плачет, а потом он забыл обэтом, потому что вдруг вернулась боль, оглушительная, острая до рвоты, и вместес болью вернулась реальность.

Федор Башилов увидел себя в переулке, где по бокам дорогилежат отваленные снегоочистительной машиной грязные островерхие сугробы.Увидел, как его бьют, прижав спиной к желтой стене, а он заваливается на бок,но один из тех, кто бьет, придерживает его, не дает упасть, чтобы ловчее былобить. И собственное залитое кровью лицо увидел Федор и понял, что не плачет, апросто кровь течет.

И в эту секунду его жизнь остановилась. Вся жизнь вокругостановилась.

Замерло ревущее машинами Садовое кольцо, замерло солнце вморозном тумане, замер дядька, покупавший в киоске сигареты и старательноотводивший глаза от драки в переулке. Замерли голуби, толкавшиеся возлепродавца булочек с сосисками, замер и сам продавец, выставив из башлыкасовершенно красный алкогольный нос. И ничейный пес, бежавший по тротуару,прихрамывая на одну лапу, замер тоже.

Из замершей стеклянной пустоты, в которую превратилсявоздух, очень медленно к лицу Федора Башилова стал приближаться желтый кулак сободранными костяшками. Он приближался, чтобы ударить, и Федор пристально нанего смотрел, а потом очень медленно поднял руку и перехватил кулак.

Господи, помоги мне!..

И жизнь Федора Башилова, словно помедлив на перепутье,двинулась совершенно в другом направлении.

Мир пришел в движение.

Желтый кулак не достал до его лица, Федор пригнулся и двинулногой наугад, и, видимо, попал, потому что противник вдруг издал вопль икуда-то делся, а потом Федор увидел, что он стоит у стены, раскрыв по-рыбьирот, и обеими руками придерживает собственную ширинку, словно опасаясь за еедальнейшую судьбу. Но тут налетел второй, тот, что с самого начала порывалсяему «ввалить», и плохо пришлось бы Федору, если бы в переулок крадучись невъехала громадная, как бронепоезд, черная машина.

Она сразу заняла весь переулок, почти цепляя зеркальнымиушами за стены домов, и мягко остановилась. Дерущиеся мешали ей, не давалипроехать.

— Ешкин кот, — негромко сказал Гена Березин, перегнувшисьчерез руль. — Сплошная метель.

— Двое на одного?

— Да вроде так. Можно мне выйти, Олег Петрович?

В зеркале заднего вида Олег встретился глазами с глазамиводителя и отвернулся. Это означало — валяй!..

— Э-эх! — залихватски выдохнул Гена и открыл свою дверь.

И тут уж остановилась жизнь Олега Петровича. Он почувствовалэту ее остановку совершенно явно.

Стукнуло и провалилось куда-то сердце, из сознания исчезлипривычный уличный шум и негромкое урчание мощного мотора, замерли парни,старательно тузившие друг друга в переулке. Голубь, распахнув крылья, повисмежду желтыми стенами домов.

Из стеклянной пустоты, в которую превратился воздух, вдругсоткалась странная фигура человека, который то ли улыбался, то ли подмигивал,словно собираясь что-то сказать.

Сердце вернулось на место, подпрыгнуло и понеслось, чмокнуладверь, которую захлопнул за собой предусмотрительный Гена, и жизнь повернуласовершенно в другую сторону.

Не туда, куда двигалась раньше.

— Ч-черт, — просипел Олег Петрович, вытер сорершенно сухойлоб и опустил стекло окна.

— Э, мужики! Вы чего тут канителитесь? Дорогу перегородили,ни пройти, ни проехать!

— Отвали отсюдова, носорог! Без тебя разберемся!

Напрасно они так с Геной Березиным, подумал Олег Петрович.Как бы им всерьез не влетело.

И еще он подумал про того человека, который привиделся ему впереулке.

На кого-то он был похож, только вот на кого?.. Не упомнить.

— Это кто носорог? — весело удивился Гена. — Это я носорог?

Он обошел сверкающий капот машины, простиравшийся почти отстены до стены, и приблизился к троице.

Положение он оценил как не слишком шоколадное.

Один из парней, с длинными черными волосами, был довольносильно избит — из носа на снег капало красное, куртка порвана, и вид в общемпомятый. Двое других, разгоряченные сражением и сопротивлением длинноволосого —а еще только заруливая в переулок, Гена видел, как тот сопротивлялся, — жаждаликрови. Гена мешал им получить свою порцию удовольствия, так сказать, сполна.

— Короче, кончай канитель, — приказал Гена, добравшись дотроицы. — У меня шеф в машине скучает, а у него дела! Р-разошлись! — вдруггаркнул он так, что тот самый голубь чуть не свалился с карниза на пятом этаже,куда уже было пристроился разгуливать с важным видом.

Но те двое, недополучившие удовольствия от жизни, видимо,поняли все неправильно. Генин грозный приказ они и как приказ-то не восприняли,а восприняли как попытку помешать им получать удовольствие!

Окровавленный длинноволосый остался стоять, привалившись квымороженной стене. Он тяжело дышал и пробовал нагнуться за рюкзаком,валявшимся у него под ногами, но у него не получалось, он то и дело хватал себяза ребра и морщился. А те двое, переглянувшись, двинули на Гену Березина.

Олег Петрович внутри своего черного монстра длинно вздохнули выпростал из кармана мобильный телефон.

Все дальнейшее было ему хорошо знакомо, как будто одно и тоже кино он смотрел в десятый раз.

— Те че здесь надо? — начал один из дурашек, всерьезнаступая на Гену Березина. — Те прогонные давно не выписывали? Я тя щас вбампер закатаю по самые яйца!