Он опять позабыл, как ее зовут. «Что-то с памятью моейстало!..»

— Дела, — проскрипел Олег Петрович.

— Вот с тем старым перечником дела? — весело удивиласьбарышня. — Да ладно тебе! Или ты решил ему отсвинярить, чтобы он мне креслодобыл?

Олег сбоку посмотрел на нее. Ах, какая хорошенькая, глаз неоторвать!

— Что я… решил? — спросил он осторожно.

— Ой, ну так все говорят! Ну, денег дать, чтобы он креслодостал! Ну, признайся, да? Да?

А может, ну ее на фиг, и роман с ней тоже на фиг?! Может, нестоит?!

Отсвинярить!..

Олег Петрович повел шеей, которой вдруг стало неловко ввысоком воротнике свитера, и посмотрел в окно.

Гена неспешно разворачивался на расчищенном от снега пятачкеперед лавкой Василия Дмитриевича, а по обледенелым ступеням уже кто-топоднимался, и Олег вдруг подумал, что старик, в отчаянии опрокинувший ужепримерно две трети графинчика, вряд ли будет в состоянии принимать посетителейи клиентов.

Он еще раз взглянул в окно, и что-то смутно знакомоепочудилось ему в человеке, который не торопясь поднимался по ступеням и ужевзялся за медную ручку, чтобы потянуть на себя дверь.

Но прекрасная барышня держала его под руку, щебетала рядом,и он не стал приглядываться к посетителю старика.

Человек, проводив глазами громадную, как кит, машину,помедлил и вошел в лавку.

У него был пистолет, и поэтому руку из кармана он невынимал.

— Василий Дмитриевич! — позвал он. — Это я!

— А? — отозвался из-за ширмы старик. — Здравствуйте,батюшка!

— Василий Дмитриевич, вы достали то, что я просил?

Старик, который выглядел сегодня совсем неважно,подслеповато на него прищурился, завздыхал, забормотал по-немецки, загремел ключамии двинул в свою кладовку. Посетитель постоял у двери и пошел следом за ним. Онбыл проверенным и давним клиентом, и старик его нисколько не опасался.

Пистолет в кармане становился как будто все тяжелее, ивороненая ручка словно обжигала ладонь.

Он знал, что должен это сделать, и вдруг всерьезперепугался.

Ты сможешь, сказал он себе. Ты должен.

Он вытащил из кармана пистолет и заложил руку за спину.

Старик возился в кладовой, гремел ключами.

Посетитель подошел к двери и остановился.

Старик обеими руками вытаскивал из сейфа тяжеленнуюсеребряную шкатулку, отделанную самоцветами.

— Вот, извольте видеть, батюшка, вот и наш, так сказать,тайник! — Он поставил шкатулку на какую-то длинную полку, тянувшуюся вдольстены и заваленную всяким хламом. — Если вы повнимательнее присмотритесь, тообнаружите именно здесь отверстие, при помощи которого можно тайник открыть. Давы посмотрите, посмотрите, какая работа, а ведь середина восемнадцатого века!Да что мы здесь, пойдемте к моему столику, там у меня и лупа, и свет получше!

И старик поволок шкатулку из комнаты, обнимая ее, как живоесущество.

Человек помедлил и вышел следом. Рука с пистолетом у него заспиной мелко дрожала.

— Вот-с, две пластины, и между ними небольшой зазорчик! Есливы потянете за нижнюю, ящичек выедет, и…

Давний и проверенный клиент вынул из-за спины руку, вкоторой был пистолет.

— А это что такое? — удивился старик. — Голубчик вы мой,зачем же оружие? Здесь же нет никого, кроме нас, у меня здесь, вот видите…

Гость вдруг взвизгнул страшным голосом, поднимая руку,старик отшатнулся, но выстрел настиг его, грянув в тесном помещении, как взрыв.

Антиквар упал на колени, прижимая руку к боку, из котороговдруг полилось черное и горячее.

Он все еще был жив, этот вздорный старик, и гость выстрелилеще раз — и как будто лопнули и разорвались барабанные перепонки! Старикзакашлялся и пополз как-то странно, боком, и стал вытягивать руку, и почтидостал до его ботинок, и эта страшная рука умирающего показалась убийцеомерзительной. И тогда он стал стрелять в тело, которое подпрыгивало икорчилось, и не остановился, пока не расстрелял все патроны.

У Федора зуб не попадал на зуб, когда наконец он добрался дошироких ступеней, которые вздымались из затоптанного и кое-как расчищенного отснега тротуара и, казалось, вели прямо в рай.

Где-то он потерял свою шапку и совершенно не мог взять втолк, где именно. Волосы лезли в глаза, он все время заправлял их за уши ишмыгал носом, которому тоже было очень холодно.

Руки у него дрожали.

Он подозревал, что все будет плохо — на пути к свободенепременно случается что-нибудь ужасное, так уж заведено! — но даже представитьсебе не мог, что все будет настолько плохо.

На последней ступени он поскользнулся и влетел в широкие,сверкающие раздвижные двери.

Он должен, должен!.. Он не может позволить себе отступить.

Даже просто войти в просторный вестибюль с чистейшимимраморными полами, с конторкой, охранником и двумя одинаковыми секретаршами встрогих костюмах и очках было почти немыслимо.

Федор отчаянно трусил, и каждый шаг по сверкающему мраморудавался ему с трудом. Он шел к конторке и боковым зрением видел, как охранникнегромко сказал что-то, будто сам себе, и не спеша двинулся в его сторону, асекретарши в одинаковых очках переглянулись и уставились на Федора во всеглаза.

— Здрасти, — хрипло сказал Федор и нервно заправил волосы заухо. — Можно мне увидеть Алексея Дмитриевича Башилова?

Секретарши молчали, как воды в рот набрали. Охранникприближался. Из каких-то потайных дверей в углу огромного и роскошноговестибюля вышел еще один и стал у турникета.

Федору стало жарко.

Секретарши еще раз переглянулись, и та, что была справа,спросила замороженным голосом, есть ли у него пропуск.

Федор ответил, что нет, но, если позвонить, может быть, егои примут.

Та, что была слева, пожала плечами, повернулась вместе скреслом и стала глядеть в компьютер. Федор ее больше не интересовал. Та, чтобыла справа, тоже пожала плечами, но тем не менее взяла крошечную перламутровуютрубку со сверкающей подставки, потыкала острым ноготком в кнопки и совершеннодругим, оттаявшим, весенним и радостным голосом сообщила, что к АлексеюДмитриевичу просится какой-то человек, но у него нет пропуска. Тут она прижалаладошкой трубку и спросила у Федора, как его зовут.

Он сказал.

— Как?! — удивилась секретарша и почти по слогам повторила всвою перламутровую трубку: — Федор Алексеевич Башилов.