— Полегче, ты!..

Федор Башилов, двадцати пяти лет от роду, окончивший«бабский» Историко-архивный институт, никогда не занимавшийся никаким спортом,кроме бега по кругу на стадионе «Динамо», даже и в школе избегавший любыхмальчишеских столкновений и потасовок, слюнтяй, тюфяк, слабак и рохля,неожиданно для себя вдруг шагнул так, что оказался к отцу вплотную. Распахнутаякуртка из «искусственного кролика» почти касалась краем черной льнянойотцовской рубахи.

— Я тебя ненавижу, — сказал Федор и оскалил зубы. — Яненавижу тебя!

Кажется, отец не сразу нашелся что ответить. Он дажеиспугался немного, или Федору только показалось?..

— Это сколько угодно, — овладев собой, выговорил отец. —Лада, не пускайте его больше сюда! Никогда! Даже если он на коленях приползет.

— Я не приползу.

— И не проси ничего! Бог подаст.

Федор еще раз вздернул свой рюкзак — на этот раз отецсовершенно точно отшатнулся, то ли от брезгливости, то ли от неожиданности, —выскочил из приемной и по глухому, упитанному, самодовольному ковру кинулся кдвери, на которой были нарисованы ступеньки вниз.

Про лифт он позабыл.

Он бежал вниз, рюкзак бил его по мокрой от пота спине, шагигулко отдавались от новеньких чистых стен. За ушами было больно, так онстискивал зубы.

Ах так! — думал Федор Башилов непрерывно. Ах так!..

Что «так» и почему «ах», он и понятия не имел, он словнообезумел. Черные круги плыли у него перед глазами, и в них еще пылали какие-тожелтые точки, и он подумал, что именно так, должно быть, и выглядит смесьненависти с отчаянием.

Да еще это «бог подаст» напоследок!..

Какие-то волшебные палочки мерещились Федору Башилову, какмалолетнему. Взмахни такой палочкой, и все неприятности закончатся, и можнопревратить негодяя в крысу, а самому превратиться в принца! И еще какие-товполне материальные беды, которые можно обрушить на голову отца, — пусть у негомашина сгорит, пусть ему кирпич на голову упадет, пусть он на ровном местеспоткнется, пусть, пусть, пусть!.,

Федор мчался по лестнице, и с каждым «пусть» рюкзак всебольнее ударял его по спине.

Я сам, сам, сам, думал он с каждым прыжком все ожесточеннее.Я больше никогда и никого ни о чем не буду просить.

Кажется, кто-то когда-то об этом писал: никогда и ничего непросите, особенно у тех, кто сильнее вас! А он сделал ошибку, он попросил, иему отказали! Гадость этого самого отказа подкатывала ему к горлу с каждымударом рюкзака по спине, и Федору казадось, что его сейчас вырвет.

Он пулей пролетел вестибюль — две одинаковые секретаршипо-сорочьи вытянули одинаковые шеи и повернули головы с одинаковыми гладкимиприческами — и выскочил на улицу.

На крыльце было скользко, и он перемахнул его одним длиннымпрыжком.

— Стой! Стой, кому говорят!

Федора сильно дернуло за куртку, и его безумный бегкончился, будто он с размаху ударился об стену.

— Далеко собрался-то, спортсмен?

Их было двое, и он сразу понял, что это и есть они.

Те самые.

Федор уронил с плеча рюкзак и медленно наклонился, чтобыподнять его. Дышать было тяжело.

Прямо перед носом у него были две пары загвазданныхтупорылых черных ботинок с высокой шнуровкой.

— Пойдем за угол отвалим, что ли, спортсменчик? Тутнеудобняк базарить!

И заляпанный носок ботинка шевельнулся, словно собираясьснизу вверх ударить Федора в лицо. Он распрямился и посмотрел сначала наодного, а потом на другого.

Они оказались невысокими и коренастыми крепышами, один вкожаной крутке, а другой в обыкновенной, как у Федора, тоже, должно быть, из«искусственного кролика», и ежился он в ней точно так же, как и Башилов.

Эта их общность вдруг показалась Федору совершенноубийственной. Тот был враг, а враг не может быть в точно такой же куртке!..

— Вон за уголок отканаем, и ладушки, а то тут шнырей дохрена.

И первый вразвалку пошел по тротуару, а второй подтолкнулФедора в спину:

— Да не очкуй, трухач!

Федор боялся их, и в этой боязни было нечто стыдное,отвратительное! Он всех боялся, даже пацанов у подъезда, которые не давали емупрохода, издевались над его шапкой!..

Завернув за угол, первый остановился, не торопясь достал изкармана сигарету, размял в толстых неповоротливых пальцах, закурил и выдохнулдым. Федор смотрел на него и молчал.

— Ну ты, это, бабла у папахена надыбал, фуфель?

— Нет.

— Не-ет? — протянул тот, что курил, и желтой слюной плюнулФедору на ботинок. — Бодягу катишь, децел? В жмурки, что ль, сыграть хочешьвместе со своей телкой?

— Может, ввалить ему, Вован?

— Еще успеешь! Так че с баблом-то, сучок еловый? Тырогами-то шевели, с кем связался, муму не катай!

— Да ни с кем я не связывался! Меня попросили продать, я ипродал, и вам все отдал, себе ничего не оставил!..

— Не оста-авил?! Там добра на сто косарей грина, а ты засколько двинул?!

— За сколько двинул, столько и отдал, — мрачно сказал Федор,и тот, что был сзади, в куртке из «искусственного кролика», увесисто пнул его вспину. Федор пошатнулся, но на ногах удержался.

— Да он вату катает, — высунувшись вперед, доложил«искусственный кролик». — Ты ж видишь, Вован! Ввалить ему, что ли?

— Погодь пока! — Вован щелчком отшвырнул сигарету и однимпальцем зацепил Федора за куртку. — Ты какого болта мне мозги канифолишь?

— Да не канифолю я! — дрожа ноздрями, выговорил Федор. — Какбыло, так я и говорю! За сколько он взял, за столько я и отдал! Мне же сказали— за сколько возьмут, за столько и отдай!

— Так поди к нему, — ласково велел Вован и покрепчеперехватил его крутку. Затрещали швы, и верхняя пуговица поскакала поутоптанной снеговой дорожке. — Поди и обратно забери, тормоз!

— Да был я у него! — закричал Федор. — Он ничего не отдает!

— А ты возьми! Ты у нас умный мальчик или где?..

— Да как я возьму-то?..

Тут Вован размахнулся и коротко и страшно ударил Федора пошее, и тот сел в снег. Глаза у него сделались бессмысленные, стало нечемдышать, и, посидев так короткое время, он покорно и беззвучно свалился на бок.

— Ты, щемло!.. — наклонившись, в самое лицо ему сказалВован. — Я тебе без балды говорю — гони бабки, или сгинешь, и телка твоясгинет, и мамка до кучи! Ты на цырлах должен бегать, чтоб тебя завтра же незамочили, а ты тут разлегся! Вставай, чмо!