Зажёгся белый сигнальный огонь — знак высшего приоритета. Санитары, задрав головы, как ангела-хранителя ждали удивительное создание, поверившее людям, доверившее им свою жизнь и душу. И помощь пришла. Сквозь стелящийся дым стала видна стремительная тень, несущаяся к истерзанной земле. Лесавесима даже не пыталась сесть вертикально, устало плюхнувшись, подняв бурые фонтаны жижи, заскользила подобно гидросамолёту.

Девочка вымоталась физически и была опустошена морально, действуя, как робот. Удар о землю, и новая ноша пристёгивается к «сбруе», каждый раз придавливая к пропахшей смертью грязи всё сильнее и сильнее. Рывок, и собственное тело с «раненым» отрывается от земли, но с каждый новым заходом всё труднее даются метры спасительной высоты. Разверзшийся под крылом огненный ад, словно магнит, тянет вниз, в объятия смерти.

Хилья тоже устала. С каждым разом операцию по передачи хрупкого груза приходится производить всё ниже и ниже — нет сил рваться ввысь. Большая сестра с тяжёлой ношей проделывает всё более долгий путь, ведь бой, безразличный к их чаяниям, катиться всё дальше, не спеша, но неотвратимо, и каждый лишний метр маршрута подтачивает отнюдь не бесконечный запас прочности двойняшек.

Устали все. Элан, разрывая сухожилья, тащит обожжённого танкиста к Лесавесиме. Она умудрилась на пробеге снести неосторожно оказавшегося на пути «дракона» пехотинца, и боец чуть не переломал себе кости, когда на него налетело огромное крылатое создание. Руки трясутся от нервного напряжения и усталости, и проклятый замок никак не хочет застёгиваться. Наконец раздаётся щелчок, и он с трудом поднимается на ноги, хватая воздух полной грудью, и никак не может привести дыхание в порядок. А сердце уже не просто бьётся, оно почти ломает грудь, не желая более принимать участие в жестоком соревновании со смертью.

Их глаза встретились. Небесно голубые почернели от пережитого, а в шаровых скоплениях звёзд уже гас свет, будто две вселенные устали жить и жаждали только одного — покоя, спасительной темноты и тишины.

Элан обнял окровавленными руками перепачканную грязью и копотью шею дочурки и попросил.

Ещё этих двоих, и всё, с вас хватит! Вы уже сделали всё, что могли…

Хорошо…

До истерзанного разума едва доходит ответ. Лесавесима с трудом делает свечу. Предательски дрожащие лапы едва сумели оторвать её от земли, крылья, уже не пойми каким чудом, совладали с притяжением, и летунья тяжело пошла вверх, с трудом набирая высоту.

Устали… Перехват «раненого» чуть не закончился трагедией — Хилья едва сумела поймать падающее тело, но набрать высоту уже была не в силах, и вместе с тяжёлой ношей буквально рухнула на землю, сумев только в самом конце погасить ускорение… Фух, цела! Немного отдышаться, постоять, пока хоть чуть утихнет гул в голове, и перед глазами не рассеется кровавый туман. Снова сжать волю в кулак. Вверх! Вверх!!! Ещё выше!!! Когда зрение снова прояснилось, большая сестра даже удивилась: лечу! С какой лёгкостью она первый раз преодолела небольшое на взгляд расстояние до госпиталя, а теперь…

Стройные ряды белоснежных палаток, словно насмехаясь над её гудящими от напряжения мышцами, мучительно медленно росли в размерах. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем глаза увидели знакомую картину: снующие машины, деловая суета людей, и уже знакомый врач, бегущий навстречу стремительно снижающемуся «дракону». Снова резкие запахи больницы, ненависть к которым она вынесла ещё из тесных коморок института, проклятья медиков, едва успевших убраться с траектории посадки, сорванные крыльями растяжки палаток, опрокинутые баки с окровавленными бинтами и тампонами… Устала…

Знакомый врач суёт ей под нос смоченную чем-то тряпку, и мозг будто взрывается. Неизвестно из каких тайных хранилищ в тело вливается жизнь, но Хилья уже прекрасно знает, что это самообман, и за минутное облегчение скоро придётся платить вдвойне…

Но пока в крыльях ещё есть силы, она поднимается снова, разметав вихрем всё, что попало под удар тугих струй. Ей надо назад. Там, выбиваясь из последних сил, дорогие её сердцу люди, странные, но страстно любимые, пытаются в чудовищном урагане сражения спасти хоть кого-нибудь от страшной участи, и она не может их бросить. Хилье неведомы были понятия воинского долга или необходимости служения Отечеству. Она старалась не за страх, и не совесть гнала её вперёд. Она чувствовала отчаянную решимость матери, краешком сознания ощущала непреклонное упорство отца, снова и снова находящего в себе силы подняться с колен и идти вперёд. Ярким маяком горела душа Диолеи, даже в кровавой жути жестокой схватки умудрившаяся сохранить непередаваемую чистоту и тепло. Яростный огонь души Мирры взвился костром к небу, а от несгибаемой воли бойцовской рыбки у сестричек аж сводило судорогой челюсти — она не отступит, не бросит. Афалия, такая странная и противоречивая, заткнув поглубже свою обыденную заносчивость, с мрачной сосредоточенностью ползает от одного раненого к другому, ставя своими умелыми руками непреодолимые препятствия на пути костлявой старухи. Лассава с неженской силищей всё носит и носит под свист пуль тяжеленных мужиков в спасительное чрево машин. Крошечная Нариола, сумев побороть страх, мужественно переносит все ужасы боя, не отставая от своих подруг ни на шаг. Ольга, вечно глухая к их с сестрой ментальным голосам, ловко дирижирует эволэками, регулируя движение людей и техники.

Ей очень надо туда! Лесавесима уже на земле — сестра будто собственным носом чует запах обгоревшей плоти ещё одного бедолаги. Серая молния чуть не падает в грязь, мышцы уже почти не слушаются. Она даже не кланяется пулям, никак не реагирует на грохот разрывов, на вой ракеты, что пронеслась над головой так низко, что можно было даже различить надписи на её хищном теле… Она не может их оставить сейчас! Ей не до конца понятны мотивы, побудившие родителей ввергнуть своих детей в этот кровавый кошмар, но она чувствует, это почему-то очень важно для всех, и для неё тоже, и это неведомое знание толкает её вперёд. Взмах, ещё взмах!.. Всё громче голос смертоносного металла, всё сильнее режет острый нюх резкий запах взрывчатки. Под крылом уже мелькает тёмная змея первой траншеи, всё плотнее стаи огненных шмелей трассирующих пуль. Взмах! Ещё! Ещё…

Когда третий обожжённый танкист оказался на руках у врачей, а выжатая, как лимон, Хилья просто грохнулась в воронку к своей сестре, не замечая огромной лужи воды и крови, в которую провалились её задние лапы и хвост, Элан побрёл в полный рост к Лёлику. Уже неизвестно какая по счёту аптечка, сорванная со стенки боевого отделения, пудовыми гирями налипшая на ботинки грязь. Он весь вымок — вода была всюду, капая с неба, плюхая под ногами, набираясь в штаны, в обувь, даже за шиворот, когда случалось, а случалось часто, падать в особенно глубокие омуты, спасаясь от коварного, едва слышного в грохоте боя шелеста падающей мины. Но он совершенно не ощущал холода, а от разгорячённого тела клубами валил пар.

Всё. Вторая позиция взята, враг из глубины предпринял контратаку, но с громадными потерями отступил, только облегчив батальону задачу — танки и пехота на плечах бегущих ворвались и в третью траншею. Преследование — кульминация наступления, когда охваченных паникой вражеских бойцов давят гусеницами, косят из всего, что только может стрелять…