С улицы раздаются оживленные голоса Захара и Анны Константиновны, и Андрей пытается освободить свой локоть из цепких пальцев Матвея, но тот как бы с ласковой шутливостью говорит ему, усмехаясь:

— Полно, полно, Михайлыч, из-за девок от людей прятаться. — Глаза его смотрят угрожающе, и решительный вид показывает готовность Матвея, в случае неповиновения Андрея, снова поднять скандал на всю деревню. — Сбил девку с панталыку, ославил, теперь к другой норовишь? Негоже тебе эдак перед обществом выставляться. Негоже. Не забывай, что есть у нас в деревне советская власть. Что тебе про это скажут твои партийные товарищи? А? А я дойду-у, дой-ду, до верхов дойду, до власти, до уезда! Нет, пойдем сперва с этим делом все порешим, а там — твоя воля, как знаешь.

Андрей, видя, что тот без скандала не отстанет, потупясь, побрел за Матвеем.

Вернулся Андрей только на другой день, пьяненький. Он прошел в избу, сел на лавку, уронив голову на руки, и долго сидел так, не говоря ни слова. Потом неожиданно поднял голову и, не глядя на Наталью, объявил ей, что женится на Анне Сартасовой.

Наталья ничего не сказала, только руки ее, что-то перебиравшие на груди у кофточки, бессильно упали вниз.

Прошла минута… другая, и она спросила брата каким-то незнакомым сдавленным голосом:

— А как же мы?

— Кто — вы?

— Ну мы: я, Федор, Степка… Куда же нам-то?

— Как куда? — удивился Андрей, — Зачем вам куда-то деваться?

— Потому что не будет нам с ней жизни в одной избе! — со сдержанным гневом ответила Наталья. — Меня она, кроме, как «мокрохвостая», и не называет никак. А Степке — хуже мачехи будет.

— Ну, это ты уж слишком! — вспыхнул Андрей. — Что, по-твоему, не человек она?

— Смотри, Андрюша, — вздохнула Наталья, с укором глядя на брата. — Пожалеешь потом. Я бы еще подумала на твоем месте…

— Подумала, подумала! — зло закричал вдруг Андрей. — Поздно теперь думать-то, раз дело сделано. И жалеть не о чем. Все равно моя голова пропащая!

На другой день после прихода Анны в дом Кузнецовых Наталья собрала нехитрое свое имущество и перешла жить к Анне Константиновне.

Вскоре ушел и Федор. Он переехал в соседнее село и поступил подручным к местному кузнецу.

Из младших Кузнецовых остался с Андреем один Степка. Анна не обижала его. Наоборот, относилась к нему ласково, кормила вкусными оладьями, покупала обновки.

Степка ест румяные, похрустывающие на зубах оладьи, заикаясь, сдавленным голосом благодарит Анну и поскорее выбирается из дому.

Опять к Наталье…

…На крыльце часто-часто защелкали каблучки. Наталья поспешно вытирает заплаканные глаза. Но уже поздно. Вошла Анна Константиновна. Все поняв, она остановилась против Натальи.

— Все слезы проливаешь? — с шутливой иронией спрашивает она.

Наталья виновато молчит.

— И долго ты свои слезные ручьи еще разводить думаешь? — все так же продолжает Анна Константиновна. — Или, может быть, за ум возьмешься, за дело?

— Да за какое же дело-то, Анна Константиновна? — уже откровенно всхлипывает Наталья. — Я бы рада, да ведь нет его. В батрачки идти к кулаку?.. В няньки к кому-нибудь?..

— Вот-вот разохалась, — смеется Анна Константиновна. — Будто на необитаемом острове ты, так и пропадешь в одиночку. А это вот видела?! — весело спрашивает она, поднося к заплаканному лицу Натальи бумажку.

— Ой, что это?! — сразу переставая плакать, схватила Наталья бумажку и просияла: — Путевка?! На курсы избачей! Для меня?

— А за кого же еще Захар Петрович в райисполком хлопотать ездил? За меня, что ли? — засмеялась Анна Константиновна. Она положила на плечи Натальи руки и строго прикрикнула: — Вытри слезы сейчас же! — И с улыбкой глядя, как Наталья послушно вытирает глаза, распорядилась: — Собирайся, завтра с утра поедешь в город. Жить будешь у моей приятельницы. Вот тебе адрес. Она как раз этими курсами и заведует. Через год кончишь, приедешь сюда же избачом. Да пиши, как у тебя там будут дела идти. Подробно, чтоб я о тебе все знала. А слезы… если я их еще у тебя увижу — на глаза не показывайся!

…В доме Кузнецовых, на правах родственника, все чаще стал появляться Матвей Сартасов.

Он вытаскивает из-за пазухи большие листы чистой бумаги и заставляет Андрея писать заявления, жалобы и прошения в район, в которых просит освободить его от непосильного налога, неправильного, по злобе наложенного, твердого задания по сдаче хлеба. Жалуется на притеснения местных властей, на неурожай, на свои преклонные годы, ссылается на полоумное, неспособное к труду «дите» — Анисью.

Андрей морщится, но терпеливо заносит его жалобы на бумагу своим красивым, с писарскими завитушками почерком. Только когда Матвей, все больше распаляясь, начинает поносить председателя сельсовета, называя Захара живодером и пьяницей, Андрей хмурится и решительно отодвигает бумагу.

— Не буду я это писать. Брехня все. Не пьет он и к чужому пальцем не притронется.

Матвей немного остывает и, отведя душу в устной ругани по адресу Захара, продолжает диктовать. Потом прячет бумаги за пазуху и ездит с ними в район к своему человеку.

Однажды Матвей приехал из района особенно возбужденный и расстроенный.

Он перечисляет сидящему за столом Андрею, загибая по очереди пухлые, короткие пальцы, обросшие рыжим колючим пухом:

— В Белоярье Николая Степановича Поползухина из дома выжили, хозяйство все нарушили, хлеб увезли; в Заозерном у Павла Тянулина тоже хлеб весь повывезли не только с амбаров, а и в ямах нашарили, окаянные, и самого отправили невесть куда. За укрывательство хлеба, говорят. А чей он, хлеб-то?! От кого его укрывать, ежели он мой? В Воскресенском — и говорить нечего: всех справных, самых почтенных к ногтю норовят. И хотя бы кто, кто? Своя же голь недобитая, вроде нашего Антошки. Твердое заданье придумали!

Андрей хмурится, смотрит в угол мимо Матвея, старающегося поймать его взгляд.

— И у нас не миновать того, Михайлыч, не миновать, — сокрушенно вздыхает Матвей, возбужденно шевеля рыжими пальцами. — Антошка с Захаркой давно на наши крыши зенки пялят, да раньше им от власти окорот был. А теперь остервенели. Артель сколачивают… Видно, не на кого нам надеяться. Был в волости