долго бился над пружинками к куркам: они у него почему-то все время или лопались с сухим щелканьем или податливо сгибались под нажимом взведенных курков.

Наконец, ему надоело возиться с пружинками, и когда все металлические части были уже готовы, он за два-три дня ловко вытесал из сухой березы красивое ложе, отделал его шершавой стеклянной шкуркой и поехал на станцию.

Когда вернулся Андрей, в руках его оказалось почти неузнаваемое новенькое ружье, с ложем, покрытым тонким слоем темно-коричневого лака, сизо-вороненым затвором и курками. И над всем этим, словно кружевной орнамент, — ажурная вязь гравировки вдоль длинных стальных стволов.

Пришедший в кузницу Матвей долго восхищался изящной и добротной работой Андрея. Но по его лицу было видно, что чем-то он не совсем доволен, что что-то не договаривает.

— Что, иль недоволен ружьем, Матвей Никанорыч? — спрашивает его Андрей. — Мне сдается, ружьишко на все сто, вроде бы и придраться не к чему.

— Что ты, что ты, бог с тобой, Андрей Михайлыч! Ружье такое, что впору хоть сейчас на бельгийскую выставку, нисколько супротив ихних не подкачает, а только вот… — смущенно умолкает он.

— Что, только вот? — настаивает Андрей. — Договаривай, чем не угодил тебе.

— Да не ты, не ты, Михайлыч, — отмахивается Матвей. — Уж такая работа, что хоть самому покойному барину Станиславу Александровичу впору угодить, да не в этом, вишь, дело, — опять заминается он.

Но Андрей выжидающе молчит, смотрит на него, и Матвей, зыркнув по пустой кузнице глазами, продолжает, понизив голос:

— Ружье-то хорошо, а только толк-то от него не всегда… На утчешек сходить побаловаться, на зайчишек — оно самый раз, а случись какой зверь покрупнее, — рыжие кустики на бровях Матвея близко сходятся к переносью, — и ни к чему оно, это ружье. Дробовик дробовик и есть.

— Что ж, на зверя покрупнее жакан есть, — говорит Андрей, — а то уж винтовку надо иметь.

— Что там жакан! Жакан на медведя хорошо, да и то вблизи. Только медведь в наших краях не водится. А хватись на волка — и не достанет твой жакан. Волка же, его нынче в наших лесах страсть развелось. Обнаглели проклятущие, днем на скотину нападают. А винтовка, — с расстановкой продолжает он, исподлобья поглядывая на Андрея, — сам знаешь, чать, штука эта нынче строго запрещенная.

— Да-а, Матвей Никанорыч, что верно, то верно. Загадал ты мне загадку, — раздумчиво говорит Андрей.

— Загадка-то, загадка, — проницательно смотрит на Андрея Матвей, прищурив свои зеленоватые щелочки. — Да такому мастеру, как ты, разгадать ее ничего не стоит. Плевая загадка-то, она всем охотникам давно известна. — И приставив к губам ладошку, он на цыпочках тянется к уху Андрея, что-то шепчет ему.

Андрей отрицательно мотает головой.

— Ты же сам говоришь, Матвей Никанорыч, что штука эта строго запрещенная. Нет, не занимаюсь я этим…

Матвей испуганно приседает, озирается, машет на него рукой, опять что-то шепчет. Видя, что Андрей не соглашается, он отходит от него и, с минуту постояв, молча спрашивает с жесткой иронией:

— А уговор забыл, Михайлыч? Услуга — за услугу. Иль на попятную собрался?

Лицо Андрея самолюбиво вспыхнуло.

— Ты отца моего знавал, Матвей Никанорыч? Он когда ходил на попятную? Вот и я такой же. Кузнецовы своему слову хозяева!

— Конечно, конечно же! — подхватывает Матвей. — Батя твой — кремень мужик был!

— Вот и я слово сдержу, — веско говорит Андрей. — Только уж сделаю по-своему. Не по твоей указке. Оставь его еще на недельку, — кивает он на ружье.

По уходе Матвея Андрей лезет в угол, где за мехом свален в кучу ненужный железный хлам. Подняв тучу пыли, долго перебрасывает с места на место разное старье — полосы и куски железа — и, наконец, вытаскивает из-под низа запыленный винтовочный ствол.

Он долго протирает ствол тряпкой, заглядывает внутрь, прочищает канал ствола намотанной на проволоку паклей и снова, прищурив глаза, смотрит в него, поворачиваясь на свет. Потом удовлетворенно хмыкнув, берет двустволку, переламывает ее и осторожно начинает вставлять винтовочный ствол в правый ствол дробовика.

Степка, раскрыв рот от недоумения, замирает у дальнего конца верстака, наблюдая его работу.

А брат, не замечая его, продолжает толкать стволы один в другой, пока они плотно не прилегли один к другому. Но сзади и спереди дробовика торчат еще порядочные концы винтовочного ствола.

Андрей напильником отмечает высунувшиеся лишние части, вытаскивает ствол обратно и, зажав его в тисах, начинает ножовкой перепиливать по отметинам.

Только тут Степка понял замысел брата. Он хочет спрятать винтовочный ствол в дробовик, чтобы стрелять из него пулей.

«Но чем же он будет стрелять? — продолжает недоумевать Степка. — Ведь патронник винтовки Андрей тоже отпиливает, и винтовочный патрон некуда будет вставлять». Спросить Степка не смеет, а только наблюдает, как увлеченный работой Андрей терпеливо пилит ножовкой скрипящий жесткий ствол.

Наконец оба конца отпилены, срезаны, зачищены, ствол вставлен опять в дробовик, закрыт.

Андрей удовлетворенно хмыкает при виде обыкновенного дробовика со спрятанным там винтовочным стволом, потом снова переламывает ружье, лезет под верстак, достает оттуда маленький деревянный ящичек со всякими мелкими железками и, побренчав там, вытаскивает старый, ржавый с прозеленью патрон от нагана.

Он пытается засунуть патрон в винтовочный ствол, но тот чуть-чуть толстоват, не лезет. Тогда Андрей, предварительно смерив диаметр патрона, достает из другого ящичка нужную развертку, развертывает заднюю часть ствола, вставляет патрон и снова запирает ружье.

Он удовлетворенно выпрямляет спину, оглядывается по сторонам и, видя Степкин удивленно раскрытый рот, весело и лукаво подмигивает ему. Степка всем своим видом старается показать, что он восхищен замыслом брата, но тот уже опять согнулся над верстаком и никого не замечает.

Когда через несколько дней в кузницу приходит Матвей, Андрей, загадочно помалкивая, ведет его на зады двора, отмеряет от стены сто широких шагов, прислоняет к стене одну на другую две сосновых вершковых плахи, рисует на них углем черное яблоко и сует в руки недоумевающему Матвею ружье со взведенным курком.

Матвей послушно вскидывает ружье, долго целится. Раздается сухой, отрывисто щелкнувший выстрел, совсем не похожий на раскатистый гул дробовика, и Андрей, взяв ружье из рук озадаченного Матвея, ведет его к стене кузницы.

Подойдя к доскам, Матвей начинает