Они долго шли молча. Высокий, широкоплечий Геннадий и она, пряменькая, легкая, зябко кутавшаяся в воротник старенькой меховой шубейки.

— Зачем ты приехал, Геннадий? — тихо спросила Анна Константиновна, когда они уже подходили к школе.

— А ты не догадываешься зачем? — с иронией ответил он и вдруг заговорил торопливо и раздраженно:

— Послушай, Аня! Ну зачем все это? Для чего вся эта комедия? Твой отъезд… Этот твой затрапезный вид?.. Эта конура, в которой тебе приходится жить?.. Тогда как тебя ждет такой дом!..

Он на минутку умолк и продолжал менее взволнованно:

— Я так и не могу понять, отчего ты вдруг уехала. Пойми же, наконец, что это вековой обычай, когда мужик выражает свою благодарность подарками. Да и виновата в этом мать, не я. Я же при тебе наказал ей не принимать больше никаких приношений. А раз я сказал, то так и будет! Ну что ты усмехаешься, Аня? Почему ты ни в чем не хочешь мне поверить? Ведь я же люблю тебя, Аня! Клянусь, с твоим возвращением у нас все будет по-другому, по-новому. Но только вернись, Аня!

Анна Константиновна медленно качает головой. Слова… Слова…

— Это не только слова, Аня, — словно угадывая ее мысли, снова оживленно говорит Геннадий. — Я больше не работаю в исполкоме. Уже несколько месяцев я в райкоме партии. Ты ведь знаешь: идет перестройка. Волости преобразуются в районы. Партийные комитеты укрепляются… Партия теперь — основа всей силы человека. И я — вместе с партией. Ты не можешь больше во мне сомневаться. Ты видишь, я все делаю, чтобы ты поверила мне. Неужели ты думаешь, что партия может оказать доверие такому недостойному человеку, каким ты меня считаешь? Поверь, Аня, ты ошибаешься!

Последние слова мужа взволновали Анну Константиновну, зародили в ее душе сомнение. Она в волнении смотрит на мужа, и в памяти всплывает недавнее прошлое. Их встреча в городе на совещании культпросветработников, где Геннадий горячо и страстно говорил о народе, о благах, которые принесла ему советская власть, о том, как остро нуждается сейчас деревня в благородном труде учителя… На нее, молодую комсомолку, эти слова произвели неизгладимое впечатление. Вспомнилось первое знакомство… Любовь, захватившая обоих, как лесной пожар… Потом большое волостное село, куда Геннадий, работник волисполкома, увез ее, учительницу городской школы, увез, как и все, что он делал, внезапно, не спрося родителей… Первые незабываемые дни их совместной жизни в большом и богатом доме Геннадия под заботливым присмотром его матери, крупной, ласковой и совсем еще не старой женщины… И… разочарование! Такое горькое, такое ошеломляющее, что не хотелось жить, не хотелось видеть его, все еще любимого и уже чужого…

В памяти Анны Константиновны снова в мельчайших подробностях всплывает тот ужасный вечер…

Веселая, счастливая, она, напевая песенку, готовила на кухне ужин и поджидала своего Гену. Дверь со двора вдруг отворилась, и в кухню вошел незнакомый, внушительного вида мужчина и почтительно, с поклоном протянул ей аккуратно уложенного в корзинке еще припахивающего дымком свежеопаленной щетины поросенка.

— Геннадию Иосифовичу…

Она поблагодарила мужчину и, довольная покупкой, ласково спросила:

— А деньги он вам уже уплатил?

— Как можно? — обиженно, но с достоинством ответил тот. — Разве мы за деньги? Из благодарности к Геннадию Иосифовичу. Неуж мы не понимаем! Еще как понимаем!

И снова степенно поклонившись, он повернулся к двери.

— Послушайте, — еле шевеля побледневшими губами, прошептала Анна Константиновна, схватив мужчину за рукав. — Это… это что же все-таки такое? Как же так?

— Геннадию Иосифовичу за выручку, — снисходительно, как маленькой разъяснил, полуобернувшись к ней, мужчина, осторожно высвобождая рукав из ее пальцев. — Они мне бумагу одну выписали деликатного свойства. Ну… а я в долгу остаться не могу. Вот и выходит… — Потом, вглядевшись в ее лицо, добавил добродушно: — Мы, конечно, понимаем, што нельзя этого ноне и прочее, и Геннадий Иосифович не приказывали, но мамаша ихняя обыкновенно принимает.

Появилась из столовой свекровь. Она выхватила из рук Анны Константиновны корзину и, вытолкнув за дверь мужика, деловито оглядела подарок.

— Ох, уж этот мне Никешка Селиванов! Лишнего не передаст! — проворчала она. — Как отмерит! Фунтов десять поросенок-то, да заморенный. Эх, Геннадий, Геннадий, простая ты душа. Не умеешь пользы извлекать из своей службы!

— И… часто это? — тихо, не глядя на свекровь, спросила Анна Константиновна.

— Приношения-то? Да кабы часто! Всего второй на этой неделе. А неделя-то уже кончается. Суббота сегодня.

Потом был тяжелый разговор с Геннадием… Ссора… Слезы…

Геннадий ссылался на обычай. Но пораженный гневным натиском жены, вынужден был во всем уступить ей. Накричав на мать, он строго-настрого наказал не принимать больше никаких «благодарностей». Даже во двор не пускать!

А спустя неделю Анна Константиновна совсем случайно увидела, как, воровато оглядываясь на окна, свекровь пропускала во двор амбара мужика с мешком муки на плече.

Через двор в это время, словно ничего не замечая, проходил с портфелем под мышкой Геннадий Иосифович.

Не говоря ни слова ни свекрови, ни мужу, Анна Константиновна ушла из дому и, выбрав самую дальнюю деревню, уехала учительствовать.

И вот он снова стоит перед ней. Неужели опять лжет?..

«Партия»… — невольно шепчут губы Анны Константиновны. А что, если дорогой ей человек пришел с искренним раскаянием, если он и вправду стремится стать другим, стыдится прошлых ошибок своих, а она отталкивает его?

— Партия… — шепчет она. — Таким ведь не шутят, Гена… Геннадий. Такое ведь еще заслужить надо, оправдать…

Геннадий уже держит ее руки, осторожно обнимает за плечи, притягивает к себе… И в груди у нее начинает подниматься прежнее теплое чувство к мужу. Чтоб не поддаться этому чувству, она последним усилием воли вырывает свою руку, берется за скобу двери и торопливо говорит:

— Прости, Геннадий… Нет, нет, не надо тянуть дверь, — останавливает она его. — Ты ведь здесь все равно не останешься, а мне не уехать сейчас отсюда…

И призвав на помощь все свое мужество, она отстраняется от Геннадия и уходит в свою комнату.

Муж тянет вслед за ней дверь, но дверь не поддается. Огорченно махнув рукой, он сбегает с крыльца и быстро идет в сторону совета, где стоит его продрогшая лошадь.

Вскоре морозную