– Потому что я игрок, – расхохотался он и поцеловал ее в губы.

Поднявшись из-за стола, он проводил ее до дверей и протянул тяжелую пачку долларов. Она едва не выронила ее из рук – такую сумму Лина держала в руках в первый раз.

– Мой водитель отвезет тебя домой, – сказал он, зевая в кулак. – Скажешь ему адрес.

Он забрал свой пиджак, в котором она так и ходила, и Лина почувствовала странную пустоту на плечах, привыкших к нему. Он еще раз поцеловал ее, шепнув на ухо: «Спасибо!», и исчез в глубине «Метрополя». Лина ждала, что он обернется, помашет ей еще раз на прощание, но он этого не сделал. Что ж, зато теперь она знала, где искать мужчину из своего сна. И от этого взбудораженное сердце учащенно билось в груди.

Уже садясь в машину, она увидела в окне певицу, которая стояла, прислонившись щекой к стеклу, и с грустной улыбкой смотрела на Лину. Девушка махнула ей рукой и захлопнула дверцу.

Журналистка светской хроники Женя Курицына подкараулила Полину у студии звукозаписи. Песню записывали с самого утра, последний куплет долго не выходил так, как ей того хотелось, и певица была уставшей. Даже улыбка ей далась нелегко.

– Как насчет эксклюзивчика? – нахально спросила журналистка.

Полина вздохнула, подумав, что все, что ей сейчас нужно, это горячая ванна с травяным отваром, легкий ужин и бокал вина. Но от Курицыной просто так было не отделаться, она это уже поняла. Поэтому пришлось пойти на компромисс со своими желаниями.

– Может, просто поужинаем? – спросила Полина, подняв бровь. – Мм?

– Так уж и быть. Только за ваш счет, – заявила Курицына.

Полина засмеялась, подумав, что девчонка не пропадет.

– Договорились.

Был вечер пятницы, все заведения Москвы, дорогие и дешевые, знаменитые и не очень, были переполнены, а Полине безумно хотелось тишины. И она повела журналистку в «Театр Корша», маленький ресторан в переулке, с интерьерами XIX века, русской кухней и большим роялем, на котором вечерами играл молодой пианист. Этот ресторан был редким местом, которое никогда не рекламировало себя, о нем знали немногие, зато сюда приходили избранные: и члены правительства, и знаменитые актеры, и олигархи, которым надоели модные и шумные московские рестораны.

Седой консьерж, бывший военный переводчик, в чем он однажды признался Полине, раскланялся и позвонил в колокольчик. Пока женщины поднимались по деревянной лестнице, их уже встречал администратор зала. Оглядевшись, Полина порадовалась, что посетителей мало и заняты только два столика, и выбрала место у окна.

– Прикольное местечко, – развязно заявила Курицына.

А Полина, догадавшись, что журналистка просто смущается, чувствуя себя здесь не в своей тарелке, положила ей руку на плечо. Молоденькая нахалка ее совсем не раздражала, хотя, несомненно, именно такие чувства Женя Курицына обычно и вызывала в людях. Просто Полина видела в ней то, что она так усердно и, надо сказать, успешно прятала за ширмой своей наглости: ранимую, закомплексованную девчонку, страстно мечтавшую об иной, яркой и столичной жизни, но не знавшую, как ее обрести.

– Женя, а давайте сегодня просто поболтаем? Как подруги, а не как журналистка и объект ее журналистского расследования? – предложила Полина, увидев, как Курицына достала диктофон.

Девушка наморщила лоб:

– Как подруги? Вы серьезно?

Подошел официант, и они, на минуту отвлекшись, сделали заказ. Точнее, делала Полина, а журналистка предоставила ей выбрать блюда на свой вкус.

– Я знаю, что вам интересно, с кем я сплю, как и в каких позах, сколько в моей жизни было мужчин, как я их бросала и, главное, как они меня бросали, сколько у меня денег, на что я их трачу… – перечисляла Полина, загибая пальцы.

Курицына облизнула губы:

– Именно это мне интересно, да.

Полина вздохнула:

– А зачем вам все это знать, Женечка? Неужели это и правда интересно?

– Читателям интересно, – насупилась журналистка.

– А я думаю, что читателям интересно совсем другое. Просто ваши журналы превращают их в каких-то вуайеристов, которые целыми днями заглядывают под чужие одеяла и в чужие тарелки, в чужие дома и в чужие жизни, словно в замочную скважину подсматривая за знаменитостями с вашей помощью.

– Можно подумать, вам это неприятно? – скривилась Курицына. – Сами же любите позировать перед фотографом. В прошлом номере была ваша фотосессия.

Официант принес вино и разлил по бокалам.

– Я такой же человек, как и все. Что я ем и с кем я сплю должно быть интересно только мне.

– Люди обожают сплетни, так уж они устроены! – не согласилась Курицына.

– Это ужасно! Вместо того чтобы проживать свои жизни, люди интересуются чужими. Так быть не должно!

– Вы хотите запретить желтую прессу? – засмеялась журналистка.

– Я ничего не хочу запрещать, – отмахнулась Полина. – Просто я считаю, что известные люди должны делиться не сплетнями, а мыслями и чувствами. Вот что нужно людям. Это поможет им разобраться в собственных жизнях, привести в порядок собственные чувства, выстроить отношения со своими любимыми. Я могу им в этом помочь, поделившись самым сокровенным, что у меня есть: моими выстраданными переживаниями.

Журналистка слушала, внимательно разглядывая ее.

– А то, что у меня влиятельный любовник, туфли за десять тысяч евро или холодильник, забитый черной икрой, – да кому это нужно знать? – продолжала Полина. – Или наоборот, что у меня вообще нет мужчин, на концерте каблук сломался и я сижу на строгой диете? Кому какая разница?

Курицына хмыкнула, и было заметно, что она не может пока понять, согласна она с Полиной или нет. Она привыкла общаться со знаменитостями по шаблону, но певица этого шаблона не признавала, и журналистка, хотя и не подавала вида, но растерялась.

– Никому не нужны чувства, – все же не сдавалась сотрудница желтой прессы. – Люди хотят знать про сломанный каблук и черную икру в холодильнике. И про любовников: кто с кем, где, зачем и почему. Людям нравится читать про жизнь знаменитостей, что ж с этим поделать? Людям нравится завидовать им и восхищаться ими. А знаменитостям нравится, что ими восхищаются и, самое главное, завидуют. А вы нет?

Полина улыбнулась. Ее усталость как рукой сняло, и ей нравился этот разговор.

– Историю любой жизни можно рассматривать как предмет для зависти или предмет для сожаления. И моей жизни можно не только позавидовать, но можно и пожалеть меня. Ведь, по большому счету, признаюсь, мне не везет с мужчинами. Однако по своему внутреннему ощущению я абсолютно счастлива. Ведь я не разочаровалась в жизни. Я верю и не перестаю искать. Помните, как в строках Поженяна:

Официант, выждав, пока она прочитает стихотворение, расставил блюда.