Привстав на цыпочках, она заглянула в окно. Гости общались, попивая вино, и мимо них, разодетые в костюмы, сновали официанты с подносами. Затем все захлопали, и на небольшую сборную сцену вышла известная актриса. Лина ощутила, как внутри нее все сковало холодом и горечью. Да, сегодня точно был не ее вечер. И не ее концерт.

Она опустилась на тротуар, усевшись на парапет, и поджала колени. В груди вместо сердца у нее зияла сквозная дыра. Она чувствовала себя раздавленной и униженной и, с ужасом вспоминая, сколько денег отдала аферисту, плакала в голос. У нее больше не было украшений, не было денег, не было надежд. Ей казалось, что все ее мечты обрушились и впереди ее не ждет совсем ничего. Какой же наивной, глупой, восторженной она была, доверившись этому жулику. Она размечталась о концерте перед влиятельной, избранной публикой, о том, как будет блистать на сцене, а вместо этого, вымокшая и зареванная, босая, трясущаяся от озноба, сидела на тротуаре рядом с особняком, в который ее даже не пустили.

В тот момент мир казался ей лишенным красок, а будущее – счастливых ожиданий.

И тогда она запела. Захлебываясь слезами, шмыгая носом, запела, сама не зная зачем. Деревья стонали от ветра, капли гулко стучали по карнизам, отбивая такт, гудели клаксонами проезжавшие мимо машины, обдававшие ее грязью, а она пела, и все эти звуки, ветер, дождь, клаксоны казались ей музыкой. На улице было пустынно, и только какой-то прохожий, услышав ее, долго стоял на противоположной стороне улицы, слушая ее, а потом подошел и, накинув на нее пиджак, протянул свой зонтик. И побежал, тут же вымокший от дождя, скрывшись за углом дома.

А Лина, кутаясь в чужой пиджак, крепко прижимала зонтик. Сидя по щиколотку в дождевой воде, она пела и пела.

На закрытый концерт, устроенный перед презентацией альбома, пришло немало гостей. Собрались в старинном особняке, с сохраненными интерьерами и деревянными лестницами, где, казалось, остановилось время. Мужчины и женщины, едва переступая порог, превращались здесь в дам и господ, а официанты, разносившие напитки, были невозмутимы и красивы, словно сошли со старых картин.

Нашумевшее интервью вышло несколько месяцев назад, но о нем не переставали шуметь, обгладывая, как косточки, каждые детали. «Ах, представляете, родилась в молдавской деревушке, кто бы мог подумать…» – говорили одни. «Работала официанткой и танцовщицей в клубе…» – усмехались другие. Но стоило только Полине появиться, все эти разговоры стихали. А она поражалась, что ее совершенно не смущают сплетни, хотя еще недавно она так боялась, что кто-то узнает о ее прошлом. Хотя что в нем было такого, чего нужно было смущаться?

– Это было удивительное интервью, – взяв ее за руку, прошептала пришедшая на концерт жена банкира. – Такое смелое, дерзкое.

– О, да, теперь вся Москва смотрит на меня и представляет, как я бегала босиком по траве.

Жена банкира засмеялась:

– Милая моя, кто ж не бегал! Неужто у меня было другое детство? Но такую интересную, умопомрачительную жизнь прожить – это большое искусство.

А друг-продюсер смотрел на ее историю со своей колокольни:

– Это же готовый фильм! Бери да снимай! Такой сюжет, столько поворотов и такой хеппи-энд.

– Да, – соглашалась Полина, – в жизни не так уж часто случаются хеппи-энды.

– Ну, признайся, что ты немало там напридумывала того, чего не было, – понизив голос, заговорщицки просил он. – Уж слишком много всего, как будто сценарист мелодрамы писал.

– Не только не напридумывала, но еще немало умолчала, – скрестив пальцем рот, ответила она ему.

Полина подмигнула Жене Курицыной, слонявшейся среди гостей и подслушивавшей разговоры, в надежде найти информацию для статей.

За интервью с Полиной она получила от журнала путевку на курорт и вернулась отдохнувшей и загорелой.

Кто бы мог подумать, что Полина так привяжется к этой нахалке – наверное, в этой провинциальной девчонке она видела себя. И чувствовала, что ее, одинокую и неказистую, никто не любил. А ведь людям так нужно, что бы их кто-нибудь, ну хоть кто-нибудь любил.

Как вспышка молнии в темном небе появился брюнет.

– Ты роскошно выглядишь, – сказал он ей.

И протянул букет из роз, темно-бордовых бутонов, налитых страстью и зрелой любовью.

– Ты тоже, – не найдя других слов, брякнула она.

И подумала, что, похоже, они поменялись ролями: теперь он будет любить ее, как умеет, конечно, а она – будет любимой им. Что ж, может, им так на роду написано, один всегда будет любить, второй – всегда будет любимым, но вместе они не будут никогда…

– Это еще что за розы? – сгорая от ревности, подбежал к ней блондин.

– Это тебе, – подначивая, ущипнула его Полина и вручила букет.

А сама поднялась на невысокую сцену и взяла микрофон.

В этот момент музыканты заиграли, и в зале раздались аплодисменты.

Полина обвела глазами гостей и уже поднесла микрофон ко рту, как вдруг заметила в глубине зала, у стены с мраморным камином, босоногую девушку.

Она держала в руках туфли со сломанным каблуком, с мокрых волос и платья стекала вода, так что вокруг нее собралась лужа, а тушь, размазавшись, чернела под глазами.

«Твои мечты – это мои воспоминания, – хотелось сказать Полине. – Мои воспоминания – твои мечты». Она понимала, что ей нужно отпустить прошлое, расстаться с ним, как это ни было грустно. Нужно попрощаться с той девушкой, которой она когда-то была, с ее мечтами, с ее чувствами, с ее любовью.

И жить дальше. Искать новые мечты, новые чувства и новую любовь.

Перехватив ее взгляд, Женя Курицына, обернувшись, вытянула шею.

Потом, долго высматривая что-то, вновь посмотрела на Полину. Музыканты закончили играть, так и не дождавшись ее пения, и, непонимающе пожав плечами, заиграли снова. Полина встретилась взглядом с журналисткой и заговорщицки подмигнула ей.

Потом она вновь взглянула в сторону камина, но босоногой, вымокшей под дождем девушки там уже не было.