Все девушки уже спустились в зал, где начиналась обычная вечеринка, с разговорами, выпивкой и танцами, а журналисты фотографировали победительницу, расстреливая ее фотовспышками. На сцене осталась одна Лина. Брюнет стоял, запрокинув голову, и ждал ее, а она не могла сделать ни шагу. Вздернув брови, он протянул ей руку. Но, повернувшись как на шарнирах, она бросилась за кулисы. И там, задыхаясь, разрыдалась, громко и надрывно.

– Ты чего? – вбежала в гримерку женщина с блокнотом, услышав ее плач. – Чего ревешь? Но Лина рыдала и не могла ничего ей ответить.

– Да ладно тебе, глупышка, – погладила ее по голове женщина. – Не плачь, все хорошо. За тебя даже проголосовали, считай, что ты тоже сегодня немножко победила.

Но Лина плакала навзрыд, размазывая по лицу слезы. У нее поплыла тушь и растерлась помада, так что все ее лицо было в черных и красных пятнах от косметики.

– Ох, ну что за девчонка, – махнула рукой женщина. – Все у нее не так, как у всех.

И вот тут Лина расхохоталась. Теперь она и смеялась и плакала одновременно, так что встревоженная женщина уже и не знала, что и думать.

– Знаешь, принесу я выпить, у меня был коньяк, – сказала она Лине. – А то ты не успокоишься.

– И поесть, – сквозь хохот и рыдания просипела Лина. – Что-нибудь сладкого.

– И так вы стали певицей? – потрясенно спросила Женя Курицына.

Она сидела, закинув ногу на ногу, в мягком кресле и потягивала коктейль.

– Скажем так, в этот день во мне родилась певица, – уточнила Полина. – А стать ею было не так просто. Мне нужно было много учиться, много работать. Хотя, конечно, в жизни мне много везло, не буду отрицать. Как, например, с той нервной парикмахершей, которая придумала мою прическу – теперь она стала моей визитной карточкой, – или с женщиной, которая не выгнала меня с конкурса. А потом еще целый вечер отпаивала меня коньяком и помогла устроиться в школу пения. Но мое везение – это тоже результат моих трудов.

Курицына задумчиво болтала ногой, пытаясь представить клуб, конкурс, зал, набитый гостями, членов жюри и певиц, сжимающих в руках таблички с номерами.

– С тех пор 20 и 2 – мои любимые числа. Они приносят мне удачу.

На диване были разбросаны платья, которые Полина подарила журналистке, и та, не удержавшись, примерила их, с восторженным визгом крутясь перед зеркалом.

– Лина и Полина – это разные имена? Вы взяли псевдоним? – делая пометки в блокноте, спросила Курицына.

– Это одно имя, – ответила Полина, – просто с детства меня звали Линой. Полина – слишком красивое и претенциозное имя для молдавской деревушки, в которой я родилась. А Лина – слишком простенькое имя для той женщины, которой я стала.

– Да, имя многое значит, – согласилась Курицына. – И фамилия.

– Мы придумаем вам другую, – сказала Полина, отрезая ей торт. – Это известно: хочешь изменить судьбу– измени имя.

Журналистка закивала. Она даже не стала спорить, делая вид, что ей нравится ее фамилия. Наверное, она немало натерпелась в жизни из-за нее.

– А что было после того конкурса?

– Многое, – грустно ответила Полина. – Были вечера в караоке-клубах, единственно возможных для меня мест, где я могла петь. Были песни, которые я сочиняла, была музыка, которую я слышала, чем бы ни занималась, куда бы ни шла, с кем бы в тот момент ни была.

– А потом?

– В моей жизни, Женя, не все было гладко, – сказала Полина, вздохнув. – Не все давалось мне легко, не все падало с неба, как манна. Счастье сменялось несчастьем, удача – неудачей, радость – горечью, уверенность в себе – полной растерянностью. Бывало, что меня накрывало отчаяние, и я была готова все бросить и вернуться домой. Или отказаться от своей мечты. Или выпрыгнуть из окна, до такого отчаяния я иногда доходила.

– Что помогало? – деловито спросила Курицына. – Может, антидепрессанты?

Полина засмеялась, отмахнувшись:

– У меня свои антидепрессанты. Это мои мечты. Они утешают меня в трудные минуты и не дают отчаяться. Знаете, что я фантазировала себе в самые тяжелые моменты своей жизни? Я представляла, как ко мне приходит одна женщина, красивая, успешная, богатая и старше меня. На самом деле, она – это я. Такая, какой я стремилась стать. И вот эта выдуманная женщина садилась напротив меня и, глядя в глаза, говорила: «У тебя все будет хорошо! Посмотри на меня, у меня есть все, чего ты хочешь. Соберись, потерпи, и ты всего этого добьешься». Понимаете, я как будто говорила сама с собой, с той собой, какой хотела быть.

– И что, помогало? – озадаченно спросила Курицына.

– Еще как! Кто-то из мудрых сказал: по-настоящему близкий человек – это тот, кто все знает о вашем прошлом, верит в ваше будущее и принимает вас таким, какой вы есть, в настоящем. Удивительно, но таким человеком для себя я всегда была сама, – рассмеялась Полина.

– Вы и сейчас так лечите свои депрессии? – заинтриговалась Курицына.

– Нет. – Полина покачала головой. – Теперь я представляю себя той, которой я когда-то была.

Она вспомнила случай на концерте, когда замерла, оборвав песню, потому что увидела, как охранники выталкивают из зала бедно одетую девушку. Ту девушку, которой она, успешная и богатая, когда-то была.

– Я не могу отделаться от воспоминаний, как будто что-то держит меня и тянет вниз, в прошлое. В прошлое, в котором есть что-то такое, что я давно должна была отпустить, но не могу…

– Что же это? – спросила журналистка, жадно облизнув губы. – Какая-то тайна, секрет, которым вы ни с кем не делились, нечто ужасное, что с вами произошло?

– Наоборот, – покачала головой Полина. – Нечто прекрасное.

Она вновь и вновь возвращалась мыслями в маковое поле, на котором проводила дни, слушая грохочущие поезда, мужчину, появившегося в ее сне, а потом вдруг материализовавшегося в Москве, у магазина, где он подарил ей, незнакомой девушке, дорогие наряды, она вспоминала, как он под утро пришел в клуб, взъерошенный, взбешенный проигрышами, как, взяв ее за руку, повел в казино, как, сунув пачку денег, потерял к ней интерес, как она искала с ним встреч, как преображалась, тянулась к нему, стараясь быть достойной своего мужчины. Закрыв ладонью глаза, она вновь оказывалась в «Метрополе», в ту ночь, когда они остались вместе, когда провели ровно сутки, двадцать четыре часа, ни минутой больше, словно большего им не было отмеряно Провидением. Долгие годы она проживала в мечтах эти сутки, каждая минута которых осталась в ее памяти до мельчайших подробностей, удивляясь, как встреча с этим мужчиной делала ее одновременно такой несчастной и такой счастливой, такой одинокой и такой любимой.

– И? – спросила журналистка, шумно втянув в трубочку остатки коктейля. – Расскажите об этом «нечто прекрасном»?

Полина откинулась на спинке кресла, долгим оценивающим взглядом посмотрела на Курицыну а потом, закусив губу, закивала: