Конечно, как и наслаждение. Я закрыла глаза, будто это моглоотогнать приплывающие ко мне образы. Но я думала не о Роане – о Гриффине. Онбыл моим женихом несколько лет. Если бы мы смогли сделать ребенка, мы стали бымужем и женой. Но ребенка не было, а потом осталось только страдание. Онизменил мне с другой женщиной-сидхе, а когда мне хватило дурного вкусаупрекнуть его, он мне сказал, что надоело ему быть с полукровкой-смертной. Емунужна настоящая вещь, а не бледное подражание. Эти слова до сих пор звенели уменя в ушах, но перед глазами стояли его золотистая кожа, медные волосы,упавшие поперек моего тела. Я уже много лет о нем не думала – и вот ощущаю еговкус на губах.

На одну эту ночь, пока действует масло, оно может превратитьнизшего фейри или даже человека в сидхе. Они будут светиться силой давать иполучать наслаждение, как любой из нас. Это великий дар, но, как и другиефейрийские дары, обоюдоострый. Потому что потом этот человек или фейри всюжизнь будет тосковать по этой силе или этому прикосновению. Роан – фейри,лишенный своей магии, своей тюленьей кожи. Ему нечем защититься от того, чтомогут сделать с ним Слезы.

Я знала, что мне не хватает прикосновения другого сидхе, нодо сих пор не осознавала насколько. Если бы Гриффин был здесь, я бы ушла кнему. Наутро я могла бы вогнать ему нож в сердце, но ночью я бы ушла к нему.

Я услышала в двери шаги Роана, но не повернулась. Не хотеласмотреть, как он там стоит. Не была уверена, что моя избитая сила воли этовыдержит. Спереди платье было разорвано, но все равно я не могла самарасстегнуть молнию.

– Ты не мог бы меня расстегнуть?

Голос мой прозвучал придушенно, будто слова приходилосьвытаскивать из губ клещами. Наверное, потому, что я хотела крикнуть: "Возьмименя, буйный зверь!", но это было бы лишено достоинства, а Роан заслуживаллучшего, чем остаться жаждать того, чего ему никогда больше не получить. Ямогла бы отбросить гламор и переспать с ним после этой ночи, но каждый раз,когда он касался бы меня в истинном виде, только увеличивал бы зависимость.

Он расстегнул мне молнию и потянулся помочь снять платье сплеч. Я отдернулась.

– Я вся в Слезах, не прикасайся ко мне.

– Даже в перчатках? – спросил он.

О них-то я и забыла.

– Нет, в перчатках, я думаю, безопасно.

Он медленно, осторожно поднял ткань с моих плеч, будтобоялся до меня дотронуться. Я выпростала руки, но платье так пропиталосьмаслом, что липло и не хотело соскальзывать. Оно липло как толстая и тяжелаярука, присасываясь, пока я его отдирала от тела. Роан помог мне стащить тканьчерез бедра, наклонившись, чтобы я могла выйти из него. На каблуках я держаласьнеустойчиво и тихо ругнулась, что не сняла их раньше. Я закрыла глаза, чтобы невидеть, как он помогает мне раздеваться. Оперлась на его плечо, чтобы неупасть, и чуть не хлопнулась, когда моя рука коснулась голой кожи.

Я открыла глаза и увидела, что он стоит передо мной наколенях, голый, если не считать перчаток. Я шагнула прочь от него так резко,что оказалась в ванне, сев на задницу, вытянув перед собой руку, чтобыотстранить его. Я сидела в воде на дюйм и нашаривала краны, чтобы ее отключить.

Роан смеялся.

– Я думал, что раздену тебя раньше, чем ты заметишь, ноне знал, что ты будешь закрывать глаза.

Он содрал перчатки зубами, все еще держа в руках мое платье.Потом сунул голые руки в пропитанную маслом ткань, прижал ее к своей голойгруди.

Я все мотала головой.

– Ты сам не знаешь, что делаешь, Роан.

Он посмотрел на меня через край ванны, и ничего не былоневинного в этих карих глазах.

– В эту ночь я буду для тебя сидхе.

Я села в ванне, будто собиралась купаться прямо в белье, ипопыталась заговорить разумно. Только кровь будто отхлынула от мозга исобралась в других местах. Трудно было думать.

– Я сегодня не могу ставить гламор, Роан.

– Я не хочу, чтобы ты ставила гламор. Хочу быть сегодняс тобой, Мерри. Без масок, без иллюзий.

– Без собственной магии ты будешь как человек. Ты несможешь защитить себя от чар. Будешь поражен эльфом.

– Я не зачахну и не умру от жажды сидхейской плоти,Мерри. Пусть я без магии, но я бессмертен.

– Пусть ты не умрешь, Роан, но вечность – долгий срокхотеть того, чего больше не получишь.

– Я знаю, чего я хочу, – сказал он.

Я открыла рот, чтобы сказать ему хоть часть правды, частьпричин, по которым мне надо отмыться и мотать из города. Но он встал, и голос уменя застрял в глотке. Я не могла дышать, не то что говорить. Могла толькосмотреть.

Он сжал платье в руках так сильно, что мышцы вздулись. Маслопотекло из материи, медленно скользя по его груди, по гладкой плоскости живота,струйками спускаясь еще ниже. Он уже был гладок и тверд, но масло скользило понему, и дыхание Роана вырывалось резким шипящим звуком. Он провел рукой поживоту, размазывая масло блестящим слоем по бледному совершенству кожи. Ядолжна была приказать ему прекратить, закричать, позвать на помощь, но я толькосмотрела, как его рука спускается ниже, как он накрывает себя ладонью,распуская масло по этой твердости. Рука его отдернулась, глаза закрылись, и изгорла вырвался хриплый возглас:

– О Боги!

Я помнила, что было что-то такое, что я должна была сказатьили сделать, но ради спасения жизни я не могла бы вспомнить что. Слова меняпокинули, остались только чувства: зрение, осязание, аромат и наконец – вкус.

Кожа Роана одуряюще отдавала корицей и ванилью, но под этимвкусом было еще что-то – травяное, легкий чистый вкус, будто пьешь ключевуюводу прямо из сердца Земли. А еще глубже был вкус его кожи, сладкой, гладкой,чуть солоноватой от пота.

Мы оказались на кровати. Одежды на мне уже не было, хотя яне помнила как. Ощущение его тела, скользящего по моему, заставило менясудорожно вздохнуть сквозь полуоткрытые губы. Он целовал меня, ощупывая языком,и я открылась ему, поднялась с постели, втягивая его язык глубже в рот. Бедрамои задергались от поцелуя, и он это воспринял как зов, скользя внутрь меня,медленно, пока я не стала влажной и готовой, тогда он вбил себя внутрь, такбыстро, так глубоко, как только позволили наши тела. Я вскрикнула под ним, теловзметнулось вверх с кровати и упало вновь на простыни. Я смотрела на него.

Лицо его было от моего в нескольких дюймах, глаза такблизко, что я видела только эти глаза. Он смотрел мне в лицо, двигаясь во мне,полуприподнявшись на руках так, чтобы ему было видно мое тело, извивающееся подним. Я не могла лежать тихо. Я должна была шевелиться, подниматься емунавстречу, пока между нами не возник ритм, ритм стучащей плоти, грохот нашихсердец, скользких соков наших тел и дрожи каждого нерва. Как будто бы однокасание было многими ласками, один поцелуй – тысячью поцелуев. Каждое движениеего тела наполняло меня разливом теплой воды, наполняло кожу, мышцы, кровь,кости, и все это превращалось в один прилив тепла, нарастающий и нарастающий,как давление света, когда бледнеет ночь. И все мое тело пело с этим приливом.Пальцы закололи мурашки, и когда я уже не могла терпеть, тепло превратилось вжар и заревело, перекатываясь волной через меня и сквозь меня. Издали я слышалашум и крики, и это был Роан, и это была я.