сознанием своего превосходства; хотя, что я знал об этой жизни в науке и что эта жизнь знала обо мне? Прежде всего, я думаю, они щадили мои чувства, понимая, что я должен стыдиться этого, как стыдились бы они сами, будучи на моём месте, впервые попав на Совет. Я не считал себя дураком, знал высказывание Джордано Бруно: «Особенностью живого ума является то, что ему нужно лишь немного увидеть и услышать для того, чтобы он мог потом долго размышлять и многое понять»; поэтому, слушая отчёты исследователей, читая книги и статьи учёных по цементу и бетону, я чувствовал своё глубокое невежество; в любую свободную минуту налегал на изучение нужных мне материалов, особенно дома, разбираясь с ними до позднего вечера; мне была необходимо постоянная, требующая напряжения всех сил работа.

На Советах выделялся зав одной из крупных лабораторий Ковальчук, долговязый молодой симпатичный мужчина, очень энергичный и страшно худой; к сожалению, он рано ушёл из жизни. Из симпатичных мне людей были разновозрастные супруги, работавшие вместе (имя и фамилию не помню); он был значительно старше жены, занимался вопросами канализации; однажды я спросил про наземный большого диаметра ж/б протяжённый коллектор, который начинался от Зелёной рощи, миновал пос. Инокентьевский, и далее, уже под землёй, соединялся с городской канализацией; ответ я услышал: «По данному канализационному коллектору все нечистоты из большого микрорайона идут в очистные сооружения; и добавил: «я ведь всю жизнь занимаюсь говном»; его жена Валентина, невысокого роста, полненькая блондинка, обладала спокойным и мягким характером; славянское лицо её нравилась мне, часто мы обедали вместе за одним столом.

Работал в одной из лабораторий некто Дюндик, крупный мужчина высокого роста, полный брюнет с глазами навыкате и в странном костюме; был он с тупым, совершенно бессмысленным лицом и с дурацкой приклеенной улыбкой; какой-то нескладный, ходил в огромных ботинках, чем занимался, не помню, а вот необычная внешность его в памяти осталось; да, еще запомнились выпуклые линзы в его очках, отчего и глаза казались выпуклыми; человеческая природа явно повернулась к нему своими не особенно привлекательными и, во всяком случае, далеко не божественными сторонами; когда я впервые увидел этого энергичного амбала, сильно удивился, подумал, как он попал в НИИ, ведь он должен был, по крайней мере, вкалывать на производстве или заниматься штангой, боксом или борьбой; мне понравился решительный блеск в его глазах, но не понравилась его грубость; кивнув в знак приветствия, я прервал рукопожатие.

Посещая фотолабораторию, находящуюся в подвале, познакомился с молодым тридцатилетним мужчиной, штатным институтским фотографом; позже сдружился с ним на почве приобретения за пару бутылок водки списанного универсального увеличителя, чтобы дома мог печатать фотографии с широкой плёнки от моего фотоаппарата «Искра»; я был благодарен ему за мелкие услуги, а вскоре заметил, что он сильно выпивает и почти ежедневно во второй половине дня бывает никаким; как-то он просил занять денег на водку, я отказал; совсем немного времени прошло, и я узнал, что он умер от цирроза печени.

Выше я упомянул симпатичного мне Кузему, с которым позже познакомился; он проектировал окна зданий, расположенных на Крайнем Севере; часто, выходя из ворот института, и направляясь вечером домой, я с интересом наблюдал, как он и его жена прогуливались по тротуару, катили перед собой детскую коляску; молодая мама, красивая женщина, привлекала моё внимание.

XII

Со временем меня стала угнетать мысль о, возможно, неудачно выбранной теме диссертации; дело в том, что с самого начала работы в НИИ я сказал себе, что если за год не добьюсь успеха, то не имеет смысла вообще работать за 157 рублей в месяц и держать семью на голодном пайке; жили мы в то время небогато: о денежных проблемах той поры свидетельствует даже то, что Кира помимо школьной одежды, ходил в латанных-перелатанных штанах и ремонтированной обуви, а вместо зимнего пальто Галя перешила ему старый плащ и прикрепила ватную подстёжку; сама одевалась скромно и в основном носила ещё ростовскую одежду; у меня был один пиджак, в котором ходил на работу; другую одежду также донашивал; зимой в морозные дни я носил т.н. «гэсовку» – тёплую шубу с прочным плащевым верхом, толстой подкладкой из натуральной овчины и меховым воротником; ей было уже порядочно лет, носил ещё в Братске; мы решили самостоятельно и экономно почистить её; кто-то подсказал, что это можно сделать в слабом водном растворе поташа (углекислый калий); в ванной приготовили раствор и на ночь уложили шубу мехом вниз; утром решили почистить мех и увидели, что он некоторыми местами расползался клочьями; гэсовку высушили, я отвёз её в ателье, расположенное в центре города, чтобы заменить верх, поскольку старая плащёвка потеряла приличный вид; когда мы приехали забирать шубу, мастер извинилась за то, что принимая заказ, внимательно не посмотрела мех, а когда начала отпарывать подкладку, обнаружила, что он весь разваливается и ничего сделать нельзя; мы, естественно, не стали предъявлять претензии, поскольку знали, что сами испортили шубу в поташе, попросили выбросить её, не везти же домой это барахло; чтобы завершить эпопею с гэсовкой на мажорной ноте, мы, смеясь, посетили известное кафе на ул. Мира, полакомились вкусным пирогом с черёмухой. В те времена единственно на чём мы не экономили, так это на питании; как и у многих мужчин того времени в кармане имелся один рубль, выданный женой на транспорт и на обед из трёх блюд; это ещё была не нищета (она появилась позже), но всё же, давила на меня и заставляла напряжённо работать в лаборатории на результат. Материально было очень тяжело, слава Богу, частые командировки в Москву оплачивал институт, а междугородные переговоры с моими научными руководителями Мироновым и Лагойдой надо было вести постоянно, но как? Ехать в центр города на переговорный пункт и платить деньги, так на это зарплаты не хватит.

В вестибюле института возле гардероба стоял городской телефон, которым иногда по необходимости пользовались сотрудники, поскольку в лабораториях были только внутренние телефоны; однажды я случайно увидел, как один сотрудник разговаривал по межгороду; я попробовал по коду набрать Москву и, о радость, ответил мне Лагойда, с которым и переговорил; понравилась эта халява, и теперь довольно часто я стал разговаривать по этому телефону; через некоторое время бухгалтерия обнаружила много счетов на оплату с этого номера; ведь не я один так ухитрялся нахально пользоваться телефоном; и вот однажды, когда в очередной раз разговаривал с НИИЖБом, завхоз Клава, которой поручили пресечь междугородние разговоры, накрыла меня, накричала и велела положить трубку, при этом глаза её сердито блеснули; я, поскольку