class="p1">— Так всё объяснять. Пока не пришёл к тебе всё голову ломал как поступить, что делать, метался из стороны в сторону, разве что не орал — всё пропало! А теперь… даже когда не хочу внимать твоей мудрости всё равно гребу её лопатой. Как так?

Он вновь улыбнулся:

— Просто настоящее обучение это не только передача знаний, но и опыт счастливого равноправного взаимодействия с другим существом, во чём-то тебя превосходящим, но одним своим присутствием поднимающим на эту недосягаемую высоту. И вовсе не из соображений благотворительности, а просто потому что разговаривать с равным гораздо эффективней, чем неразборчиво выкрикивать инструкции, свесившись вниз головой со своих алмазных небес. И проще, и интересней. И веселей. А поднявшись, пусть даже в глазах другого существа, на доселе недосягаемую вершину, ученик, даже против своей воли, пытается соответствовать новому положению, просто в попытках адаптироваться к чему-то новому.

— Я так очевидно не умею.

— Тебе и не надо, — вдруг крайне серьёзно сказал Хагоромо, — И не потому что ты высоко забрался — всегда есть кто повыше. Просто с твоих высот открывается слишком уж жестокая картина, мало кто способен понять её правильно. Людям необходимо сохранять веру в справедливость, для них это значимый ориентир, а Жизни такое понятие чуждо. Ей вообще многое чуждо.

— И не напоминай.

— Не уж то всё так плохо?

— Плохо? Скорее слишком хорошо.

Да ты и сам знаешь, к чему рассказывать, — махнул я рукой, вновь уставившись куда-то в ни куда, но Хагоромо проявил неожиданную настойчивость:

— Всё же расскажи. Я не могу и не хочу следить за тобой каждое мгновение, да и ты от подобного явно не был бы в восторге. Случилось что-то из ряда вон?

— Ничего нового, просто… Трудно слишком стремительно становится кем-то другим. Даже если этот кто-то другой и есть настоящий ты. Это выматывает, при том что даже поговорить почти не с кем, ведь они не поймут, и вины их в этом не будет. Я и сам не понимаю, но деться от этого никуда не могу.

— Ты удивишься, но эта разновидность одиночества знакома многим. Даже когда человек окружен семьей и друзьями, но поговорить о том, что иногда видит, как ткань бытия выворачивается наизнанку, швами наружу, как летит мимо густое чужое прошедшее время, как реальность трескается подобно разбитому стеклу, и из трещин льется невидимый глазу, но физически ощущаемый свет — не с кем.

Я вновь бросил на него вопросительный взгляд.

— Я же говорил — не недооценивай людей. Да, твои проблемы им чужды, но с чего ты взял, что их собственные мечты и переживания менее болезненны и терзающи, чем твои собственные? Почему решил, что ребёнок, потерявший любимую игрушку, тоскует меньше, чем человек утративший близкого родственника или друга? Лишь потому что они в твоих глазах неравнозначны? Быть может для тебя это и так, но уверяю, для дитя игрушка была лучшим из возможных друзей, которому оно доверяло самые сокровенные тайны и делилось лучшими моментами своей только начавшейся жизни. И боль от потери может быть ужасающей в обоих случаях.

— Ловко ты меня высокомерным бесхребетным нытиком обозвал, — обескураженно произнёс я, никак не рассчитывавший на подобную отповедь, — Даже не знаю, как тебе теперь плакаться дальше.

— Тут как и везде — главное начать, — нарочито учтиво ответил мне Хагоромо, чуть не доведя до тика.

— Да как-то расхотелось. Тем более что тема не нова, а я, знаешь ли, не люблю повторяться.

— Так вот оно что, — тут же понял о чём речь Мудрец, — Твои желания вновь исполняются быстрее чем ты успеваешь их одёрнуть. Кто на этот раз?

— Уже известные тебе молокососы, — не разделяя его оптимизма, угрюмо ответил я. Услышав же мой ответ и Хагоромо перестал улыбаться:

— Стоило раньше догадаться. Ты всегда слишком трепетно относился к детям, по крайней мере к тем за которых отвечаешь. Что конкретно случилось?

— Да ничего непоправмимого. Просто я был зол, а они попались под горячую руку. Но по итогу все целы и здоровы — я сразу всё исправил. Без последствий.

— Но всё равно винишь себя в том, что не смог сдержаться, при этом наверняка тут же отметил как легко смог причинить им вред, от того и размышления о слабости рода людского, а после и до собственных добрался, знаю я тебя.

— Скажешь моей вины тут нет? Видел бы ты так их скрутило…

— Я в тебе не сомневаюсь, зрелище точно пробирало до костей. Но такова реальность. Ты очень могущественное существо, а потому, одного твоего желания достаточно, чтобы мир начал меняться в попытках тебе угодить. Особенно когда дело касается всего живого. Ты разозлился на тех детишек, и неосознанно пожелал чтобы их не стало, а их тела, под воздействием твоей воли и силы, тут же стремительно стали разрушаться, в попытках исполнить это пожелание. Повезло ещё, что ты довольно сдержан, а то такого бы мог наворотить…

— Это я и сам прекрасно понимаю, вопрос как этого избежать?

— Честно — понятия не имею. Я тоже, когда только начал входить в силу, неосознанно менял реальность вокруг, но поняв причину быстро взял ситуацию под контроль, вместе со своими эмоциями. Но я это я. Ты абсолютно иной случай. Эмоции твоя сильная сторона, под их напором ты можешь совершить невозможное, просто потому что не заметил что переступил эти самые границы возможного. От подобного грех отказываться, да и не сможешь ты. Жизнь так и работает — течёт неведомо куда потакая ежесекундной прихоти, меняясь, развиваясь, деградируя и всё это бесконтрольно, полагаясь лишь на эмоции и инстинкты.

— Вот уж спасибо — утешил так утешил, — сил на что-то кроме сарказма у меня уже не было. Удивительно как вымотал меня этот короткий, в сущности, разговор. А ведь обычно всё иначе и после бесед с Хагоромо я чувствую себя на порядок лучше — верный знак того что речь идёт о чём-то действительно важном и от того мне противном.

— Замечу, что задачи утешить тебя передо мной не стояло. Я просто указал тебе на тот факт, что мало чем могу помочь в данном конкретном случае. Ты знаешь себя гораздо лучше чем я тебя, хоть и свято уверен в обратном. Потому и выход из сложившейся ситуации тебе найти легче чем мне.

— А если мне не нравиться куда он ведёт?

— Всегда можно отыскать новый. В этом то вся прелесть.

* * *

— Мы почти на месте! — перекрикивая свист бьющего в лицо ветра, оповестил друзей Хирузен, — Одзи должен быть уже рядом!

— Не нравиться мне тут, — тихо пробурчала себе под нос Кохару, так что бы никто не слышал, но оба юноши знали девушку не первый день, а потому тут же замедлились.

— Что-то случилось? Ты что-то почувствовала? — тут же задал