Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал вобратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню,отыскивал при этом всё переменяющем свете, из-под бровей и усов свою ту прежнююи теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Онвглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запахпробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозныйвоздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять вволшебном царстве.

— Соня, тебе хорошо? — изредка спрашивал он.

— Да, — отвечала Соня. — А тебе?

На середине дороги Николай дал подержатьлошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.

— Наташа, — сказал он ей шопотомпо-французски, — знаешь, я решился насчет Сони.

— Ты ей сказал? — спросила Наташа, вся вдругпросияв от радости.

— Ах, какая ты странная с этими усами ибровями, Наташа! Ты рада?

— Я так рада, так рада! Я уж сердилась натебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце,Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливойбез Сони, — продолжала Наташа. — Теперь я так рада, ну, беги к ней.

— Нет, постой, ах какая ты смешная! — сказалНиколай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что-то новое,необыкновенное и обворожительно-нежное, чего он прежде не видал в ней. —Наташа, что-то волшебное. А?

— Да, — отвечала она, — ты прекрасно сделал.

«Если б я прежде видел ее такою, какою онатеперь, — думал Николай, — я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, чтобы она ни велела, и всё бы было хорошо».

— Так ты рада, и я хорошо сделал?

— Ах, так хорошо! Я недавно с мамашейпоссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Яс мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про неесказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.

— Так хорошо? — сказал Николай, еще развысматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпясапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый,улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из-под собольегокапора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное егобудущая, счастливая и любящая жена.

Приехав домой и рассказав матери о том, какони провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стираяпробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили отом, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будутсчастливы.

На Наташином столе стояли еще с вечераприготовленные Дуняшей зеркала. — Только когда всё это будет? Я боюсь, чтоникогда… Это было бы слишком хорошо! — сказала Наташа вставая и подходя кзеркалам.

— Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, —сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. — Какого-то с усами вижу, — сказалаНаташа, видевшая свое лицо.

— Не надо смеяться, барышня, — сказала Дуняша.

Наташа нашла с помощью Сони и горничнойположение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долгоона сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь сслышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князяАндрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова онабыла принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала.Она часто стала мигать и отошла от зеркала.

— Отчего другие видят, а я ничего не вижу? —сказала она. — Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, — сказала она. —Только за меня… Мне так страшно нынче!

Соня села за зеркало, устроила положение, истала смотреть.

— Вот Софья Александровна непременно увидят, —шопотом сказала Дуняша; — а вы всё смеетесь.

Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташашопотом сказала:

— И я знаю, что она увидит; она и прошлогогода видела.

Минуты три все молчали. «Непременно!»прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, котороеона держала, и закрыла глаза рукой.

— Ах, Наташа! — сказала она.

— Видела? Видела? Что видела? — вскрикнулаНаташа, поддерживая зеркало.

Соня ничего не видала, она только что хотелазамигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»…Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама незнала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глазарукою.

— Его видела? — спросила Наташа, хватая ее заруку.

— Да. Постой… я… видела его, — невольносказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его — Николаяили его — Андрея.

«Но отчего же мне не сказать, что я видела?Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или невидала?» мелькнуло в голове Сони.

— Да, я его видела, — сказала она.

— Как же? Как же? Стоит или лежит?

— Нет, я видела… То ничего не было, вдругвижу, что он лежит.

— Андрей лежит? Он болен? — испуганноостановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.

— Нет, напротив, — напротив, веселое лицо, ион обернулся ко мне, — и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, чтоона видела то, что говорила.

— Ну а потом, Соня?…

— Тут я не рассмотрела, что-то синее икрасное…

— Соня! когда он вернется? Когда я увижу его!Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… — заговорилаНаташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго послетого, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели исмотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.