Николай тронулся за первой тройкой; сзадизашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге.Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дорогии скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно-блестящая,с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная,открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно также толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину,одни за другими стали растягиваться сани.

— След заячий, много следов! — прозвучал вморозном скованном воздухе голос Наташи.

— Как видно, Nicolas! — сказал голос Сони. —Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое-тосовсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко идалеко, выглядывало из соболей.

«Это прежде была Соня», подумал Николай. Онближе вгляделся в нее и улыбнулся.

— Вы что, Nicolas?

— Ничего, — сказал он и повернулся опять клошадям.

Выехав на торную, большую дорогу, примасленнуюполозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади самисобой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнувголову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводяушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» — Впереди, уже далекоотделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на беломснегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот иголоса наряженных.

— Ну ли вы, разлюбезные, — крикнул Николай, содной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемусякак будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющихскоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулсяназад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевалидругие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать иобещая еще и еще наддать, когда понадобится.

Николай догнал первую тройку. Они съехали скакой-то горы, выехали на широко-разъезженную дорогу по лугу около реки.

«Где это мы едем?» подумал Николай. — «Покосому лугу должно быть. Но нет, это что-то новое, чего я никогда не видал. Этоне косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что-то новое иволшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжатьпервую тройку.

Захар сдержал лошадей и обернул свое ужеобъиндевевшее до бровей лицо.

Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув впередруки, чмокнул и пустил своих.

— Ну держись, барин, — проговорил он. — Ещебыстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей.Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук,приподнял одну руку с вожжами.

— Врешь, барин, — прокричал он Николаю.Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким,сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путалисьбыстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу иженские взвизги слышались с разных сторон.

Опять остановив лошадей, Николай оглянулсякругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебнаяравнина с рассыпанными по ней звездами.

«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачемналево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Богзнает где едем, и Бог знает, что с нами делается — и очень странно и хорошо то,что с нами делается». Он оглянулся в сани.

— Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое,— сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами ибровями.

«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай,а эта m-me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но ялюблю ее».

— Не холодно ли вам? — спросил он. Они неотвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что-то кричал, вероятно смешное,но нельзя было расслышать, что он кричал.

— Да, да, — смеясь отвечали голоса.

— Однако вот какой-то волшебный лес с переливающимисячерными тенями и блестками алмазов и с какой-то анфиладой мраморных ступеней, икакие-то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких-тозверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехалиБог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.

Действительно это была Мелюковка, и на подъездвыбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.

— Кто такой? — спрашивали с подъезда.

— Графские наряженные, по лошадям вижу, —отвечали голоса.

Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая,энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженнаядочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрелина тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.

Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи,прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу,где поспешно зажигали свечи. Паяц — Диммлер с барыней — Николаем открылипляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса,раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.

— Ах, узнать нельзя! А Наташа-то! Посмотрите,на кого она похожа! Право, напоминает кого-то. Эдуард-то Карлыч как хорош! Я неузнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой-то; право, как идетСонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы-то примите, Никита, Ваня. А мы тактихо сидели!

— Ха-ха-ха!.. Гусар-то, гусар-то! Точномальчик, и ноги!.. Я видеть не могу… — слышались голоса.

Наташа, любимица молодых Мелюковых, с нимивместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты имужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенныедевичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковыхприсоединилась к ряженым.

Пелагея Даниловна, распорядившись очисткойместа для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, ссдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого неузнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не моглаузнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были наних.