— Соня, ты поди разбуди его, — сказала Наташа.— Скажи, что я его зову петь. — Она посидела, подумала о том, что это значит,что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том,опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с нимвместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.

«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, чтоэтого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперьесть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехали сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Онавстала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернанткии гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, — а князя Андреяне было, и была всё прежняя жизнь.

— А, вот она, — сказал Илья Андреич, увидаввошедшую Наташу. — Ну, садись ко мне. — Но Наташа остановилась подле матери,оглядываясь кругом, как будто она искала чего-то.

— Мама! — проговорила она. — Дайте мне его,дайте, мама, скорее, скорее, — и опять она с трудом удержала рыдания.

Она присела к столу и послушала разговорыстарших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те желица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думалаНаташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашнихза то, что они были всё те же.

После чая Николай, Соня и Наташа пошли вдиванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевныеразговоры.

— Бывает с тобой, — сказала Наташа брату,когда они уселись в диванной, — бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего небудет — ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?

— Еще как! — сказал он. — У меня бывало, чтовсё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и чтоумирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… итак мне вдруг скучно стало…

— Ах, я это знаю. Знаю, знаю, — подхватилаНаташа. — Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня засливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда незабуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех-всех жалко. И,главное, я не виновата была, — сказала Наташа, — ты помнишь?

— Помню, — сказал Николай. — Я помню, что я ктебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасномы смешные были. У меня тогда была игрушка-болванчик и я его тебе отдать хотел.Ты помнишь?

— А помнишь ты, — сказала Наташа с задумчивойулыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал вкабинет, еще в старом доме, а темно было — мы это пришли и вдруг там стоит…

— Арап, — докончил Николай с радостнойулыбкой, — как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы восне видели, или нам рассказывали.

— Он серый был, помнишь, и белые зубы — стоити смотрит на нас…

— Вы помните, Соня? — спросил Николай…

— Да, да я тоже помню что-то, — робко отвечалаСоня…

— Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и умама, — сказала Наташа. — Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вотты помнишь!

— Как же, как теперь помню его зубы.

— Как это странно, точно во сне было. Я этолюблю.

— А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдругдве старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошобыло?

— Да. А помнишь, как папенька в синей шубе накрыльце выстрелил из ружья. — Они перебирали улыбаясь с наслаждениемвоспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания,те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается сдействительностью, и тихо смеялись, радуясь чему-то.

Соня, как и всегда, отстала от них, хотявоспоминания их были общие.

Соня не помнила многого из того, что онивспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтическогочувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясьподделаться под нее.

Она приняла участие только в том, когда онивспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потомучто у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снуркизашьют.

— А я помню: мне сказали, что ты под капустоюродилась, — сказала Наташа, — и помню, что я тогда не смела не поверить, нознала, что это не правда, и так мне неловко было.

Во время этого разговора из задней дверидиванной высунулась голова горничной. — Барышня, петуха принесли, — шопотомсказала девушка.

— Не надо, Поля, вели отнести, — сказалаНаташа.

В середине разговоров, шедших в диванной,Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, иарфа издала фальшивый звук.

— Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мойлюбимый Nocturiene мосье Фильда, — сказал голос старой графини из гостиной.

Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе,Николаю и Соне, сказал: — Молодежь, как смирно сидит!

— Да мы философствуем, — сказала Наташа, наминуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.

Диммлер начал играть. Наташа неслышно, нацыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села насвое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно,но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.

— Знаешь, я думаю, — сказала Наташа шопотом,придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабоперебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что-нибудьновое, — что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до тогодовоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…

— Это метампсикоза, — сказала Соня, котораявсегда хорошо училась и все помнила. — Египтяне верили, что наши души были вживотных и опять пойдут в животных.

— Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы былив животных, — сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, — а язнаю наверное, что мы были ангелами там где-то и здесь были, и от этого всёпомним…

— Можно мне присоединиться к вам? — сказалтихо подошедший Диммлер и подсел к ним.