В сенях пахло свежими яблоками, и виселиволчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькуюзалу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовымкруглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканнымковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военноммундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшкапопросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай сневычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком изубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорваннымизанавесками. Из-за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петяразделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташаи Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы.Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считалнужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташаподмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успевеще придумать предлога для своего смеха.

Немного погодя, дядюшка вошел в казакине,синих панталонах и маленьких сапогах. И Наташа почувствовала, что этот самыйкостюм, в котором она с удивлением и насмешкой видала дядюшку в Отрадном — былнастоящий костюм, который был ничем не хуже сюртуков и фраков. Дядюшка был тожевесел; он не только не обиделся смеху брата и сестры (ему в голову не моглопритти, чтобы могли смеяться над его жизнию), а сам присоединился к ихбеспричинному смеху.

— Вот так графиня молодая — чистое дело марш —другой такой не видывал! — сказал он, подавая одну трубку с длинным чубукомРостову, а другой короткий, обрезанный чубук закладывая привычным жестом междутрех пальцев.

— День отъездила, хоть мужчине в пору и как нив чем не бывало!

Скоро после дядюшки отворила дверь, по звукуног очевидно босая девка, и в дверь с большим уставленным подносом в рукахвошла толстая, румяная, красивая женщина лет 40, с двойным подбородком, иполными, румяными губами. Она, с гостеприимной представительностью ипривлекательностью в глазах и каждом движеньи, оглянула гостей и с ласковойулыбкой почтительно поклонилась им. Несмотря на толщину больше чемобыкновенную, заставлявшую ее выставлять вперед грудь и живот и назад держатьголову, женщина эта (экономка дядюшки) ступала чрезвычайно легко. Она подошла кстолу, поставила поднос и ловко своими белыми, пухлыми руками сняла ирасставила по столу бутылки, закуски и угощенья. Окончив это она отошла и сулыбкой на лице стала у двери. — «Вот она и я! Теперь понимаешь дядюшку?»сказало Ростову ее появление. Как не понимать: не только Ростов, но и Наташапоняла дядюшку и значение нахмуренных бровей, и счастливой, самодовольнойулыбки, которая чуть морщила его губы в то время, как входила Анисья Федоровна.На подносе были травник, наливки, грибки, лепешечки черной муки на юраге,сотовой мед, мед вареный и шипучий, яблоки, орехи сырые и каленые и орехи вмеду. Потом принесено было Анисьей Федоровной и варенье на меду и на сахаре, иветчина, и курица, только что зажаренная.

Всё это было хозяйства, сбора и варенья АнисьиФедоровны. Всё это и пахло и отзывалось и имело вкус Анисьи Федоровны. Всёотзывалось сочностью, чистотой, белизной и приятной улыбкой.

— Покушайте, барышня-графинюшка, —приговаривала она, подавая Наташе то то, то другое. Наташа ела все, и ейпоказалось, что подобных лепешек на юраге, с таким букетом варений, на медуорехов и такой курицы никогда она нигде не видала и не едала. Анисья Федоровнавышла. Ростов с дядюшкой, запивая ужин вишневой наливкой, разговаривали опрошедшей и о будущей охоте, о Ругае и Илагинских собаках. Наташа с блестящимиглазами прямо сидела на диване, слушая их. Несколько раз она пыталась разбудитьПетю, чтобы дать ему поесть чего-нибудь, но он говорил что-то непонятное,очевидно не просыпаясь. Наташе так весело было на душе, так хорошо в этой новойдля нее обстановке, что она только боялась, что слишком скоро за ней приедутдрожки. После наступившего случайно молчания, как это почти всегда бывает улюдей в первый раз принимающих в своем доме своих знакомых, дядюшка сказал,отвечая на мысль, которая была у его гостей:

— Так-то вот и доживаю свой век… Умрешь, —чистое дело марш — ничего не останется. Что ж и грешить-то!

Лицо дядюшки было очень значительно и дажекрасиво, когда он говорил это. Ростов невольно вспомнил при этом всё, что онхорошего слыхал от отца и соседей о дядюшке. Дядюшка во всем околотке губернииимел репутацию благороднейшего и бескорыстнейшего чудака. Его призывали судитьсемейные дела, его делали душеприказчиком, ему поверяли тайны, его выбирали всудьи и другие должности, но от общественной службы он упорно отказывался,осень и весну проводя в полях на своем кауром мерине, зиму сидя дома, летомлежа в своем заросшем саду.

— Что же вы не служите, дядюшка?

— Служил, да бросил. Не гожусь, чистое деломарш, я ничего не разберу. Это ваше дело, а у меня ума не хватит. Вот насчетохоты другое дело, это чистое дело марш! Отворите-ка дверь-то, — крикнул он. —Что ж затворили! — Дверь в конце коридора (который дядюшка называл колидор)вела в холостую охотническую: так называлась людская для охотников. Босые ногибыстро зашлепали и невидимая рука отворила дверь в охотническую. Из коридораясно стали слышны звуки балалайки, на которой играл очевидно какой-нибудьмастер этого дела. Наташа уже давно прислушивалась к этим звукам и теперь вышлав коридор, чтобы слышать их яснее.

— Это у меня мой Митька кучер… Я ему купилхорошую балалайку, люблю, — сказал дядюшка. — У дядюшки было заведено, чтобы,когда он приезжает с охоты, в холостой охотнической Митька играл на балалайке.Дядюшка любил слушать эту музыку.

— Как хорошо, право отлично, — сказал Николайс некоторым невольным пренебрежением, как будто ему совестно было признаться втом, что ему очень были приятны эти звуки.

— Как отлично? — с упреком сказала Наташа,чувствуя тон, которым сказал это брат. — Не отлично, а это прелесть, что такое!— Ей так же как и грибки, мед и наливки дядюшки казались лучшими в мире, так иэта песня казалась ей в эту минуту верхом музыкальной прелести.

— Еще, пожалуйста, еще, — сказала Наташа вдверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять молодецкизадребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонивголову на бок с чуть заметной улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто.Несколько раз балалайку настраивали и опять дребезжали те же звуки, ислушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. АнисьяФедоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.

— Изволите слушать, — сказала она Наташе, сулыбкой чрезвычайно похожей на улыбку дядюшки. — Он у нас славно играет, —сказала она.