Волк приостановил бег, неловко, как больнойжабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясьпрыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту жеминуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочилаодна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самомуместу, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешникаи показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине еекомочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосаминад красным, потным лицом.

— Улюлюлю, улюлю!.. — кричал он. Когда онувидал графа, в глазах его сверкнула молния.

— Ж… — крикнул он, грозясь поднятым арапникомна графа.

— Про…ли волка-то!.. охотники! — И как бы неудостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всейзлобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурогомерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясьулыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было:он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон такжеперескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник неперехватил его.

Николай Ростов между тем стоял на своем месте,ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных емусобак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовалто, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) иматерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, чтогде-нибудь травили, и что что-нибудь случилось неблагополучное. Он всякуюсекунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений отом, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надеждасменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобыволк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, скоторым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожнойпричины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, — сделать это для меня! Знаю,что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы наменя вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттудасмотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчасаупорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов сдвумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапкудядюшки, чуть видневшегося из-за куста направо.

«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, ачто бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всемнесчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в еговоображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я нежелаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо иприслушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо иувидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что-то. «Нет, это неможет быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек присовершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье — итак просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазами сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнултяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седоюспиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидноубежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Онилежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернувголову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на заднихляжках.

— Улюлюлю! — шопотом, оттопыривая губы,проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карайпочесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на которомвисели войлоки шерсти.

— Пускать — не пускать? — говорил сам себеНиколай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг всяфизиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда невиданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив кохотнику голову, остановился — назад или вперед? Э! всё равно, вперед!.. видно,— как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким,редким, вольным, но решительным скоком.

— Улюлю!.. — не своим голосом закричал Николай,и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая черезводомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки.Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал нисобак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усиливсвой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизизверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе…вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобынаддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упиратьсяна передние ноги.

— Улюлюлюлю! — кричал Николай.

Красный Любим выскочил из-за Милки,стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но вту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнулзубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояниявсеми собаками, не приближавшимися к нему.

— Уйдет! Нет, это невозможно! — думал Николай,продолжая кричать охрипнувшим голосом.

— Карай! Улюлю!.. — кричал он, отыскиваяглазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старыхсил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя,наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки быловидно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя виделтот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки иохотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю,муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди кволку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него,приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами — и окровавленный, сраспоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.

— Караюшка! Отец!.. — плакал Николай…