— Здравствуйте-то здравствуйте, да собак непередавите, — строго сказал дядюшка.

— Николенька, какая прелестная собака,Трунила! он узнал меня, — сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.

«Трунила, во-первых, не собака, а выжлец»,подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать торасстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.

— Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешаликому-нибудь, — сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.

— И хорошее дело, графинечка, — сказалдядюшка. — Только с лошади-то не упадите, — прибавил он: — а то — чистое деломарш! — не на чем держаться-то.

Остров отрадненского заказа виднелся саженяхво ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой,откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничегоне могло побежать, направился в заезд над оврагом.

— Ну, племянничек, на матерого становишься, —сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).

— Как придется, — отвечал Ростов. — Карай,фюит! — крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый иуродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матероговолка. Все стали по местам.

Старый граф, зная охотничью горячность сына,поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как ИльяАндреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатилпо зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьиснаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он,Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник подуше, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых онстоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулсяулыбаясь.

Подле него стоял его камердинер, старинный, ноотяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но такжезажиревших, как хозяин и лошадь, — волкодавов. Две собаки, умные, старые,улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремяннойграфа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычкевыпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запилполубутылкой своего любимого бордо.

Илья Андреич был немножко красен от вина иезды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку,сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутымищеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым онжил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждалприятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно былоучено) из-за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде,в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.

— Ну, Настасья Ивановна, — подмигивая ему,шопотом сказал граф, — ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.

— Я сам… с усам, — сказал Настасья Ивановна.

— Шшшш! — зашикал граф и обратился к Семену.

— Наталью Ильиничну видел? — спросил он уСемена. — Где она?

— Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяновстали, — отвечал Семен улыбаясь. — Тоже дамы, а охоту большую имеют.

— А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? —сказал граф, хоть бы мужчине в пору!

— Как не дивиться? Смело, ловко.

— А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль?— всё шопотом спрашивал граф.

— Так точно-с. Уж они знают, где стать. Тактонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, — говорил Семен,зная, чем угодить барину.

— Хорошо ездит, а? А на коне-то каков, а?

— Картину писать! Как намеднись изЗаварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища,страсть — лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодцапоискать!

— Поискать… — повторил граф, видимо сожалея,что кончилась так скоро речь Семена. — Поискать? — сказал он, отворачивая полышубки и доставая табакерку.

— Намедни как от обедни во всей регалии вышли,так Михаил-то Сидорыч… — Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихомвоздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову,прислушался и молча погрозился барину. — На выводок натекли… — прошептал он,прямо на Лядовской повели.

Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрелперед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед залаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стаяприсоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливомголоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона поволку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из-за всех голосов выступалголос Данилы, то басистый, то пронзительно-тонкий. Голос Данилы, казалось,наполнял весь лес, выходил из-за леса и звучал далеко в поле.

Прислушавшись несколько секунд молча, граф иего стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшаяособенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесумимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гонасливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтобоправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и,заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнулСемен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку.Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.

Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как эточасто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед нимисамими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.

Граф оглянулся и направо увидал Митьку,который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал емувперед, на другую сторону.

— Береги! — закричал он таким голосом, чтовидно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. Ипоскакал, выпустив собак, по направлению к графу.

Граф и Семен выскакали из опушки и налево отсебя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакиваллевее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и,сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.