— О гой! — послышался в это время тотнеподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас,и самый тонкий тенор; и из-за угла вышел доезжачий и ловчий Данило,по-украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутымарапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему вмире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином,и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно длябарина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Даниловсё-таки был его человек и охотник.

— Данила! — сказал Николай, робко чувствуя,что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватилото непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежниенамерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.

— Что прикажете, ваше сиятельство? — спросилпротодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глазавзглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будтосказали эти два глаза.

— Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? —сказал Николай, чеша за ушами Милку.

Данило не отвечал и помигал глазами.

— Уварку посылал послушать на заре, — сказалего бас после минутного молчанья, — сказывал, в отрадненский заказ перевела,там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешлас детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который былнебольшое отъемное место.)

— А ведь ехать надо? — сказал Николай. —Приди-ка ко мне с Уваркой.

— Как прикажете!

— Так погоди же кормить.

— Слушаю.

Через пять минут Данило с Уваркой стояли вбольшом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом,видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишьлошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило самэто чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише,не двигаться, чтобы не поломать как-нибудь господских покоев, и стараясьпоскорее всё высказать и выйти на простор, из-под потолка под небо.

Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы,что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Нотолько что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, ещене причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе сней.

— Ты едешь? — сказала Наташа, — я так и знала!Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя неехать.

— Едем, — неохотно отвечал Николай, которомунынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось братьНаташу и Петю. — Едем, да только за волками: тебе скучно будет.

— Ты знаешь, что это самое большое моеудовольствие, — сказала Наташа.

— Это дурно, — сам едет, велел седлать, а намничего не сказал.

— Тщетны россам все препоны, едем! — прокричалПетя.

— Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, чтотебе нельзя, — сказал Николай, обращаясь к Наташе.

— Нет, я поеду, непременно поеду, — сказаларешительно Наташа. — Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моейсворой, — обратилась она к ловчему.

И так-то быть в комнате Даниле казалосьнеприлично и тяжело, но иметь какое-нибудь дело с барышней — для него казалосьневозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это некасалось, стараясь как-нибудь нечаянно не повредить барышне.

Старый граф, всегда державший огромную охоту,теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15-го сентября,развеселившись, собрался сам тоже выехать.

Через час вся охота была у крыльца. Николай сстрогим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматьсяпустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что-то рассказывали ему. Оносмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своегорыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле,ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка,называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямовыехать в дрожечках на оставленный ему лаз.

Всех гончих выведено было 54 собаки, подкоторыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кромегоспод было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что сгосподскими сворами выехало в поле около 130-ти собак и 20-ти конных охотников.

Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждыйохотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все безшуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими котрадненскому лесу.

Как по пушному ковру шли по полю лошади,изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небопродолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо,тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади,то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.

Отъехав с версту, навстречу Ростовской охотеиз тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий,красивый старик с большими седыми усами.

— Здравствуйте, дядюшка, — сказал Николай,когда старик подъехал к нему.

— Чистое дело марш!.. Так и знал, — заговорилдядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), — так и знал,что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимаяпоговорка дядюшки.) — Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины сохотой в Корниках стоят; они у тебя — чистое дело марш! — под носом выводоквозьмут.

— Туда и иду. Что же, свалить стаи? — спросилНиколай, — свалить…

Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка сНиколаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из-под которых виднелосьоживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая неотстававшими от нее Петей и Михайлой-охотником и берейтором, который былприставлен нянькой при ней. Петя чему-то смеялся и бил, и дергал свою лошадь.Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, безусилия, осадила его.

Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю иНаташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.

— Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! —прокричал Петя.