Когда-то и у нас была страна, где все были равны. Мыразвивались даже более гармоничным образом. В нашей стране все были равныпо-настоящему, ведь богатых не могло быть.

Или, вернее, почти не было, а жулики, получавшие своимиллионы неправедным путем, очень боялись афишировать свое богатство. В отличиеот Америки, у нас не было даже имущественного разделения, не говоря уже обостальном. Мы были советскими людьми. И прибалты, плохо говорящие по-русски, ичукчи, про которых ходило столько анекдотов, и таджики с киргизами, которых явсегда путал и которые часто не знали русских слов. Но все мы были гражданамиодной великой страны, и таджик пользовался такими же правами, как русский,грузин, латыш или чуваш. Был антисемитизм, я иногда видел, как зажимали евреев,не принимая их в институты или в университеты. Но я не думаю, что это былапродуманная государственная политика, как сейчас иногда пишут. Ведь в нашихакадемиях и институтах все равно было больше всего евреев. И наверное, этоправильно. Если они самые предприимчивые и умные, то куда им еще идти всоциалистическом государстве? В Америке они могут заниматься бизнесом, а что имбыло делать в бывшем СССР? Многие уезжали, самые талантливые становилисьизвестными деятелями культуры, нередко меняя свои фамилии. А остальные двигаливперед науку в государстве, которое не всегда их ценило.

В общем, это сейчас я понимаю, что мы жили в нормальнойстране. Если бы ее не оболгали, не развалили, не растащили по кускам. Дажесейчас, живя в Америке и будучи богатым человеком, я понимаю, что идеяравенства людей и социальной справедливости была самой великой идеей, котораямогла появиться в нашей цивилизации. И которую мы предали и отвергли.

Кервуд не мог ограничиться несколькими словами. Он произнеснастоящий спитч о нашей прекрасной семье, о нашем потрясающем городке, о нашемштате — лучшем штате Америки. Конечно, он немного загнул, но мне было приятноего слушать. И приятно видеть, как Костя внимательно прислушивается кнезнакомым ему словам американца. Закончив, Кервуд энергично пожал руку Косте,затем Саше, на прощание еще раз пожал руку мне, заставив меня пообещать, что мыобязательно к нему заедем. И уехал в своем «Крайслере».

— Наверное, богатый человек, — задумчиво произнесКостя, глядя на отъезжающую машину.

— Богатый, — согласился я, усаживаясь заруль, — только ты не суди по машине. У меня тоже есть «Крайслер», хотянемного другой модели. У меня «Конкорд», а у него модель LHS, но, в общем,фирма одна и стоят они примерно одинаково. В Америке у всех по несколько машин.Здесь это норма, а не показатель богатства.

— Ты же сказал, что он еще и сенатор.

— Он конгрессмен от нашего города в законодательномсобрании штата. Но в общем, ты прав. Он самый богатый человек в нашем городе и,наверное, в округе. Говорят, что он контролирует компании, оборот которыхпревышает несколько сот миллионов долларов. И сам стоит не меньше сотни. Но дляАмерики это нормальный миллионер. Здесь любой известный актер или бизнесменстоит несколько сотен миллионов.

— Богатая страна, — немного уныло согласилсяКостя, — а наша, выходит, бедная.

— Ничего ты не понимаешь, — разозлился я. — Какиеони богатые? Они работают с утра до вечера, поэтому так и живут. На самом делеих страна гораздо беднее нашей. И нефти здесь меньше, и газа, и золота. Намнужно меньше болтать, меньше пить, меньше воровать. И работать, работать с утрадо вечера, с вечера до утра. Как работают они. Вот тогда Россия и будет самойбогатой страной в мире.

— И ты веришь, что так будет? — немного насмешливоспрашивает Костя. — Давно ты не был у нас, отец, многое, наверное,позабыл.

— Будет, — упрямо говорю я ему. — Вот такие,как ты, появятся. Молодые, сильные, умные. Которые зарабатывать хотят, а неворовать. И все у нас будет.

Костя молчит. Наверное, он не согласен. Я его понимаю. Чтоон видит в своем банке?

Кто туда приходит? Здесь банк — обычное место для любогоамериканца, даже с очень небольшим достатком. Американец не понимает, как можнохранить деньги дома или в кармане. Это глупо и нерационально. Деньги должныработать и приносить прибыль. А у нас есть миллионы людей, которые ни разу вжизни не были в банке. Я помню, как по телевизору показывали август девяностовосьмого, что тогда творилось в России. Скажите этим людям, что деньги нужнохранить в банках. Они плюнут вам в лицо. И правильно сделают. В Америке естьзакон. Любой вид вклада до ста тысяч долларов застрахован государством, а унас? Как там обманывали, я еще помню по началу девяностых. Все эти «пирамиды».И люди верили, что успеют, сумеют выскочить из этой чертовой карусели раньше,чем она рухнет. Покажите мне, кто успел. А я покажу вам тех, кто не успел. Догадываетесь,какое будет соотношение? Хотя почему я так нервничаю? Все правильно. Америкавыиграла третью мировую войну. Выиграла, и теперь победитель. А мы проигралисвою войну. Даже не так, мы капитулировали. Господи, как мы могли так бездарноотдать все, что имели?!

Никогда не прощу им такого предательства. Всей этой шушере,которая развалила страну. Дело даже в не в предательстве, они не былипредателями. Они были просто слабыми и некомпетентными людьми, оказавшимися нена своем месте. А потом власть стали рвать на части национальные лидеры, вдругосознавшие, что можно на этом заработать и политический, и материальныйкапитал. Не хочу вспоминать об этом. Я мотнул головой. Костя взглянул на меня:

— Все-таки веришь, что у нас жизнь наладится?

— Верю, — упрямо говорю я ему, — обязательноналадится. Иначе и быть не может.

— Поэтому ты здесь и в Россию возвращаться нехочешь? — немного насмешливо спрашивает он меня.

Если бы это был не Костя, я бы врезал ему в зубы. Ну как емуобъяснить, что нельзя мне обратно в Россию. Что числится на мне стольковсякого… Меня ведь до суда уберечь не смогут, в камере придушат. И я этопрекрасно знаю. Как ему объяснить, что я несколько раз ночью плакал. И однаждыСаша пришла из своей спальни и сидела рядом со мной. Это когда я Невскийпроспект во сне увидел. Будто идем мы по Невскому вместе с Костей и его мамой.И вокруг столько солнца, столько улыбающихся людей. Господи, как я заревел восне! Я ведь свой Ленинград очень любил. Пусть его потом они назвали по-старому,я ведь все равно ленинградец. Это у меня мама-блокадница, чудом выжила вгороде. Это мой отец защищал его от фашистов шестьдесят лет назад. И я не могувернуться в свой родной город. Не мог столько лет увидеть и обнять своего сына.Как мне все это ему объяснить?

Я затормозил. Лег головой на руль и смотрю перед собой.Словно опять в Ленинграде оказался. И шпиль Адмиралтейства вижу. И Васильевскийостров. Я здесь прочитал строчку одного поэта, тоже ленинградца, который раньшеменя уехал. Он написал: «На Васильевский остров приду умирать». Я бы поползтуда умереть. Честное слово, прополз бы все расстояние от нашего города доЛенинграда, если бы мне разрешили туда вернуться. Только мне нельзя.