В комнату, словно торнадо, влетела Зайка.Я онемела. Ее белокурые прядки, еще сегодня утром красиво подстриженные,прикрывающие маленькие ушки и точеную шею, сейчас приобрели цвет, вернее,оттенок, нет, цвет… Простите, никак не могу подобрать слова. Видели ли выкогда-нибудь перья павлина? Если да, то можете представить, что творилось уОльги на башке. Во-первых, она постриглась самым идиотским образом: на макушке«ежик», по бокам более длинные прядки, на лоб падает асимметричная челка,прикрывающая левый глаз. Но даже эта стрижка была бы вполне приемлема, если быне колер. Каждая волосинка у корня была нежно-розовой, потом делалась красной,бордовой, лиловой и темно-синей.

Я в ужасе повернулась к Мане.

– Ты тоже такой станешь?

– Нет, – бодро воскликнула она, – у меня основнойтон зеленый!

– Классно вышло, – удовлетворенно заявила Зайка, щупаясвою макушку, – завтра съемочную бригаду столбняк хватит. Пошли ужинать.

В столовой уже сидел Кеша, слава богу, его волосывыглядели привычно.

– Слышь, Зая, – сказал наш адвокат, – ты на ночьсвет-то не выключай.

– Почему? – спросила женушка, кладя себе на тарелкуполовинку отварной морковки и три зеленые горошинки.

– Кровать у окна стоит, – меланхолично пояснилАркадий, – луна сейчас ярко светит, проснусь ненароком, увижу тебя ииспугаюсь.

– Дурак, – прошипела Зайка.

– Да и не один я за сердце схвачусь, – как ни в чем небывало вещал Кеша, – любой забьется в припадке!

– А вот и нет! – рявкнула Ольга.

Тут в столовую с двумя бутылками пива в руках вдвинулсяАлександр Михайлович. Он на секунду замер на пороге, потом уронил «Гинес» ивзвизгнул:

– Елки-палки! Это что такое!

– Говорил же, – ухмыльнулся Кеша.

Дегтярев перекрестился.

– Оля! Бог мой! Ну и прическа!

– Молчи, – процедила Зайка, – ничего не понимаешь!

Но полковник все никак не мог успокоиться.

– Ира! А у тебя! Мама родная! Ты лохмы в вафельницузасовывала?

Домработница скорчила гримаску:

– Ну, Александр Михайлович! Вы же совсем в моде неразбираетесь. Теперь мне осколки собирать! Ну отчего бутылки-то уронили?

– От восторга, – захихикал Кеша.

Зайка треснула мужа по затылку и ушла. Маня, прихватив парупирожков, кинулась за ней. Ирка, ворча, подбирала то, что осталось от пивныхбутылок. Одна Маргоша преспокойно сидела над полной тарелкой. Я посмотрелана ее ужин и ахнула: четыре котлеты, гора макарон с куском сливочного масла,граммов сто, не меньше, полбатона и тазик с салатом оливье, щедро сдобренныммайонезом.

Я схватила всю эту красоту, переставила на буфет испросила:

– Ты похудеть решила?

– Да, – грустно ответила Маргоша, – только оченьуж кушать хочется!

– Терпи, это потом пройдет!

– Не могу, умираю прямо.

– Тебе до голодной смерти с таким весом далеко.

– Ой, тяжело, – заныла она, – силы воли у менянету, может, закодироваться? Говорят, помогает!

Я встала.

– Ты куда? – спросила Марго.

– За телефонной книжкой, – вздохнула я, – позвонюСоне Балуевой, она от ожирения кодировалась, двадцать кило потеряла. Узнаюадрес, и завтра поедем.

Утром я строго-настрого велела Марго:

– Не смей ничего есть до трех часов дня.

– Почему? – вскинулась та.

– Кодироваться поедем, в академию космоэнергетики, кпрофессору Попову Федору Евгеньевичу, Соня Балуева телефон дала, я тебязаписала. Прием ровно в пятнадцать ноль-ноль, но приходить надо на голодныйжелудок.

– Ничего нельзя? – заскулила Марго.

– Нет!

– Даже йогурт? Правда, я их не ем.

– Зачем тогда спрашиваешь?

– Ну… интересно.

– Ничего, – отрезала я, наблюдая, как два чудовища,одно с розово-красно-синей, а другое с зелено-оранжево-коричневой головойшагают к гаражу, – ни овощи, ни фрукты, ни кефир, только воду можно пить,без газа, минеральную.

– Фу, – скривилась Маргоша.

– Красота требует жертв, – отчеканила я, – будьготова к двум, заеду за тобой на работу.

– Может, мне не стоит худеть? – безнадежнопоинтересовалась подруга.

– Надо, – заявила я железным тоном. – Ты хочешьполучить Глеба назад?

– Да, – плаксиво протянула она.

– Тогда забудь про жратву. – Я топнула ногой ипонеслась к «Пежо».

Времени мало, мне надо успеть съездить к Нинке и как следуетпоговорить с ней.

Оказавшись у ее ворот, я стала гудеть. Но Супровкина неспешила высовываться наружу, по телефону она тоже не отвечала. Я погляделана часы – десять утра, может, спит еще? Хотя, насколько я помню, Нина ярковыраженный жаворонок, она легко вскакивает в шесть, а вот улечься норовит сразупосле программы «Время».

– Ну чего бибикаешь? – донеслось с соседнегоучастка. – Совсем ополоумела?

– Вы не знаете, где Нина?

– Нинка?

– Да.

– Соседка, что ль?

– Она самая.

– Супровкина?

– Да!!!

– Нет, не знаю, – ответил дядька и захлопнул окно.

– Вам Нину? – долетело с других шести соток.

– Да.

– Она уехала.

Я вылезла из машины, навстречу мне из калитки вышлатетка в калошах, с тяпкой в руках.

– Нина в город подалась, – сообщила она, – понеслоее в самую жару. Вон, мне ключи оставила, попросила после обеда полив включить.

– В город? – удивилась я. – Зачем?

Женщина оперлась на тяпку.

– Цветы забрать хотела, в горшках. Около девяти вечера вчераи отбыла.

Я удивилась еще больше:

– Разве автобус до станции ходит в это время?

– А она на машине.

– На какой?

Баба пожала плечами: