Подумав о теле, она снова вспомнила кусок, но на этот разсмогла удержать тошноту. Рассеянно включила телевизор, но неудачно наткнуласьна новости и минуту расширенными глазами смотрела на обгоревшие кускимотоцикла, прежде чем догадалась нажать на кнопку. Телевизор стих, и в домеповисла тишина, нарушаемая только равномерным капаньем воды из незакрытого доконца крана.

– Не могу больше, – ровным голосом сказала Ольга.

Она пошла в другую комнату, ища глазами телефонную трубку, акогда отыскала ее, долго не могла вспомнить номер, хотя набирала его часто.Пришлось залезть в память телефона. Дождавшись, когда на другом конце ответят,она сказала тем же ровным безжизненным голосом:

– Денис? Это Оля. Мне нужна твоя помощь.

Денис Иванович Крапивин завязывал галстук виндзорским узлом,глядя на себя в зеркало. Дорогой английский галстук не хотел завязываться, иКрапивин с отвращением к самому себе встряхнул кисти рук, чтобы прогнать дрожь.«На руках его была не кровь... Просто след земляники». Цитата, произнесеннаяпро себя, немного успокоила его. Он давно научился мысленно произносить фразы,иной раз самые дурацкие, которые действовали на него лучше любогоуспокоительного. Впрочем, успокоительного он не принимал.

Этой странноватой привычки Денис Крапивин стеснялся, как ибольшинства своих привычек, как и самого себя. Но никто никогда не догадался быоб этом, глядя на явно преуспевающего дорогостоящего клерка со скучноватымбледным лицом, одетого в безупречный темно-синий костюм в такую же безупречнуюполоску, с безукоризненно подобранным в тон рубашке галстуком, завязанным,конечно же, выверенным виндзорским узлом.

– Я опаздываю на работу, – вслух произнес Крапивин, исобственный голос пропал, не добравшись даже до второго яруса его прекраснойдвухуровневой квартиры.

Эта огромная квартира Денису была не нужна, но осознал онэто лишь после того, как купил ее. Обставлял ее дизайнер, и его работа,несомненно, понравилась бы Крапивину, если бы он увидел такой результат укого-нибудь другого. Тогда бы он, конечно, искренне восхитился и подумал, чтотоже хочет что-либо подобное. «Благородство и стиль» – под этим лозунгомдизайнер заботливо обставил квартиру, отдавая в декоре предпочтение оттенкамсерого и холодного зеленого, разбавляя чрезмерную строгость всплесками яркогожелтого и оранжевого. «Гармоничненько вышло», – говорил каждый раз СенькаШвейцман, оказываясь у Крапивина в гостях.

Однако «гармоничненькое» ежедневно подавляло ДенисаИвановича. Он ощущал себя так, будто живет в декорациях, выстроенных длякого-то другого. Объяснить, что именно ему не нравится, Денис не мог, да и гналот себя это ощущение, но постепенно выделил для себя только одну комнату ипроводил почти все время в ней. Комната эта находилась на первом уровне, рядомс гостиной, и по замыслу дизайнера предназначалась для гостей. Возможно, именнопоэтому она была оформлена более небрежно, чем остальные комнаты, и в ней нечувствовалось «благородства и стиля» в той степени, в которой ониприсутствовали на остальном пространстве квартиры. Обычная комната,обставленная просто и без излишеств.

– Опаздываю, – повторил Крапивин бессмысленно.

Он мог опаздывать сколько угодно – начальство знало о том,что у него трагически погиб друг (начальство говорило «товарищ»), и спониманием относилось к тому, что Денис Иванович ближайшие несколько дней будетскорбеть по погибшему. Потом, конечно же, скорбь должна была если не утихнуть,то перейти в такую фазу, когда скорбящий уже не опаздывает на работу, следит засвоим костюмом и завязывает галстук так, чтобы его можно было в любую секундусфотографировать для солидной рекламы. Но пока эта фаза не наступила, Крапивинуможно было не торопиться на работу.

Денис знал, что ничего страшного не случилось бы и в томслучае, если бы он отпросился. Но самое неприятное заключалось в том, что емунечего было делать дома и некуда было пойти. В офисе хоть можно изобразитьвидимость деятельности, а постаравшись, и найти для себя вопрос, в решениекоторого можно окунуться с головой, не думая ни о Ланселоте, ни о Сеньке, ни обОле. Вообще ни о чем не думая, ничего не чувствуя.

– Здравомысл, – сказал с отвращением Крапивин. –Пресноводное.

Он вспомнил, как задела его в седьмом классе кличка, которуюон услышал случайно, и как старательно он изображал равнодушие, когда кто-тоокликнул его, не стесняясь. Прозвище моментально прижилось, и сейчас, стольколет спустя, Денис не испытывал ничего, кроме глухого удовлетворения, называясебя так.

Он знал, что всегда был скучен, но до определенного времениполагал, что у него есть достоинства, искупающие этот недостаток. Не зря же, вконце концов, они дружили втроем – он, Швейцарец и Ланселот. Ни бойкий СенькаШвейцман, ни артистичный Димка никогда не приняли бы его в свою компанию, еслибы он не был им чем-то интересен. Но со временем он с присущим емуздравомыслием, во многом объяснявшим его прозвище, убедился, что нет в немтаких достоинств. Нет! Блестящие способности к учебе – есть. Неисчерпаемоезанудство, ошибочно принимаемое некоторыми за профессиональнуюдотошность, – тоже. Ненужный багаж знаний, которые он никогда неприменял, – имеется: вот он, перевязанный бечевкой, валяется в дальнем углу.Очень много устаревших моральных устоев – пожалуйста.

А больше ничего интересного в Денисе Крапивине не было.

Телефонный звонок выдернул его из медитативного состояния, вкоторое он погрузился в попытках завязать узел.

– Денис, нам нужно встретиться, – без предисловийвыпалил Сенька.

– Хорошо, – без эмоций согласился Крапивин. – Делоподождет до похорон или хочешь раньше увидеться?

– Я...

Крапивин зримо увидел, как толстый маленький Швейцманготовится вывалить на него груду обгоняющих друг друга слов, но запинается,услышав о похоронах, и нервно поправляет подтяжки – предмет насмешек окружающихеще со школы. Господи, кто в восьмом классе носит подтяжки?! Это не детальгардероба, поддерживающая штаны, вовсе нет! Это несмываемое презрениеодноклассников, насмешки девочек и высокомерное недоумение учителей – при самомлучшем раскладе. Однако Сенька плевал на значение подтяжек для общества – ихпривез ему дядя из Швейцарии, где служил при дипломатическом корпусе, и онисразу стали для Швейцмана воплощением магической «забугорной» жизни, о которойон раньше только читал. Свидание с подтяжками – его собственными! –превратило смутные мечты в реальность, которая была далека, но достижима.

Что руководило дядюшкой Швейцмана, когда он выбрал дляплемянника-подростка темно-зеленые подтяжки с золотыми львами – неизвестно, ноего странный подарок оказался самым подходящим для Сеньки. Наслушавшись дядиныхрассказов, рассмотрев привезенные фотографии, Сенька заболел Швейцарией.Никакие Парижи и Лас-Вегасы не могли стать для него привлекательнее этойстраны. Подтяжки, которые Сенька прицепил к брюкам, стали символом другой жизнии одновременно – швейцмановского стремления достичь этой жизни во что бы то нистало.