Эффект этого постоянного вмешательства в военные решения царя побудил германского императора, который ждал от сдерживания, а по возможности остановки, брусиловского наступления ослабления позиций российского монарха и, следовательно, его готовности к переговорам, в середине августа 1916 г. снова перебросить мяч от разведки внешней политике. Вероятно, его подталкивал Фалькенхайн[1958], знавший от начальника своего отдела IIIb об успехах вышеописанной кампании и, со своей стороны, по военным соображениям желавший скорейшего заключения мира. В первой половине дня 14 августа, выслушав доклад начальника Главного штаба военно-морского флота Хеннинга фон Хольцендорфа об ужесточении подводной войны, он воспользовался случаем, чтобы в присутствии начальника Генштаба и рейхсканцлера заговорить о «возможности мира с Россией». «Хорошо бы, — рассуждал он, — умелый посредник предложил провести совещание трех императоров, Германии, Австрии и России, и султана на том основании, что монархи все-таки ответственны перед Богом… и что надо соглашением между монархами положить конец бессмысленному кровопролитию… Если бы мы только имели мир с Россией, для чего, естественно, пришлось бы пожертвовать кое-чем — Буковиной и частью Галиции… то могли бы с освободившимися войсками пойти на запад против англичан и одновременно, наплевав на Америку, беспощадно действовать подводными лодками»[1959].

На следующий день (15 августа) император велел легационному советнику Грюнау действовать; Грюнау был 9 августа направлен рейхсканцлером в Большую ставку в качестве представителя Министерства иностранных дел и представлял здесь не только интересы своего ведомства, но и в первую очередь канцлера. Так, он «секретно» сообщил Бетман-Гольвегу: император рассчитывает, «что благодаря принятым мерам [!] русское наступление будет остановлено… продолжать войну русских соблазняет неудача наступления на западе и востоке. Его величество надеется, что в результате в последующие месяцы наступит момент, когда мы сможем добиться сепаратного мира с Россией»[1960].

Если выбранные Грюнау слова верно передают намерения императора, значит, под впечатлением от необычайного успеха воздействия разведслужб на российскую царскую чету (упомянутых Грюнау «принятых мер») мысль о всеобщем мире в сознании императора потускнела, и на первый план снова вышел интерес к сепаратному миру с царем. Притом император теперь ясно высказывался против опережающих намеченное развитие событий заявлений насчет Польши, так как они могли воздвигнуть «новый барьер» между Германией и Россией. Это намекает на то, что он знал содержание предложения Варбурга не только в части, касающейся Буковины и Галиции, но и в части, касающейся Польши. А предложение произвело определенное впечатление на царя: параллельно с вышеупомянутым требованием германского императора царь велел своему новому министру иностранных дел не спешить с разработкой манифеста о Польше!

Император ныне настойчиво требовал, чтобы политическое руководство принимало предварительные меры и завязывало связи, «которые позволят, как только будут созданы военные предпосылки и наступит психологически верный момент, немедленно ими воспользоваться и добиться сделки с Россией». Рейхсканцлер опять тормозил исходящие от Большой ставки импульсы и выполнял распоряжения императора спустя рукава. Прусскому Совету министров он 19 августа сообщил следующее: посол Люциус благодаря стекающимся к нему известиям из России знает, «что Россия не выдержит третьей зимней кампании». Поскольку наступления на востоке и на западе прошли безрезультатно, «может быть, еще осенью будет мир. Однако третью зимнюю кампанию нужно иметь в виду и приучить народ к этой мысли»[1961]. Отвечая на вопрос о заявлении по Польше, канцлер туманно помянул пожелание императора «пока воздержаться от прокламации, поскольку он не исключает, что при замедлении нынешнего русского наступления царь заколеблется и станет более пригоден [!] для мира. Нельзя помешать такому повороту выпуском прокламации». Подобное смягчение настояний императора выдавало внутреннее сопротивление канцлера, у которого и сейчас душа к миру не лежала. На руку ему в данной ситуации сыграло то обстоятельство, что император, приказав устанавливать связи, пожелал, чтобы устанавливали их не дипломаты, которые «по понятным причинам не могут этого делать», и заговорил о «евреях»: среди них, сказал он, наверняка найдется фигура с необходимым весом, а деньги роли не играют!

Ответственный канцлер как минимум при упоминании «евреев» рассказал бы о стокгольмской встрече, на которой высокопоставленные лица еврейского происхождения, находящиеся в хороших отношениях с российской короной, старались пробудить у русских готовность к переговорам. Вместо этого Грюнау от имени канцлера сообщил императору, что «у нас [!]… были под рукой такие люди, не раз делались попытки прозондировать почву… но до сих пор с другой стороны расположенности к переговорам незаметно»! Ввиду явного уклонения канцлера от осуществления предписанных мер император уже в ультимативной форме потребовал «испробовать все, что способно приблизить нас к миру».

Грюнау обратил внимание канцлера на то, что начальник Генштаба фон Фалькенхайн разделяет взгляды императора, и посоветовал Бетман-Гольвегу, дабы предотвратить нежелательное развитие событий, под видом радения за мирные интересы Большой ставки разыграть карту военных мер в духе Людендорфа, «а именно строго оборонительных действий на западе и применения всех имеющихся сил на востоке»[1962]. Канцлер тут же последовал совету и на следующий день в телеграмме императору[1963] выразил мнение, что военное «решение более чем когда-либо зависит от востока». Он сослался на значительные изменения, уже произведенные путем целенаправленного немецкого вмешательства в придворных кругах и внутренних властных структурах российского имперского центра, приведя в пример, в частности, «систематическую стабилизацию в России крайне реакционного правления, вызванное этим обострение всех внутренних противоречий, растущую неприязнь к Англии, экономические и финансовые трудности», создающие в совокупности «симптом усиливающейся усталости от войны». Он уверял, будто рекомендуемые императором способы, как то «использование неофициальных посредников, евреев и т. д.», им неустанно применяются, но в данный момент с этим есть проблемы. Так, «многообещающая в этом отношении личность, известный в Петербурге господин Рубинштейн[1964], задержан при недавней [!] облаве на евреев». Однако попытки будут продолжаться и, когда официальная обстановка в Петербурге станет благоприятнее, могут привести к желанному результату.