Новое настроение царя имело особую предысторию, которая важна для понимания его восприятия стокгольмского предложения. С одной стороны, его несколько разочаровало поведение французов в Шантильи (просьба посылать по 40 тыс. русских солдат в месяц[1916] на западный фронт поставила перед ним этическую проблему). С другой стороны, и прежде всего, он чувствовал ответственность за сотни тысяч погибших и пропавших без вести, чья судьба его глубоко волновала. Наконец, судя по его частной переписке, первые плоды принесли усердные старания «темных сил» т. н. партии мира, особенно ее агентов в ближайшем, даже семейном окружении царя, отколоть его от альянса. Последний аспект немало значил для дальнейшей истории мирной инициативы.

Приехав из Ставки на Рождество в душный мирок своего домашнего дворца, Николай II подвергся натиску царицы, требовавшей от него делом показать всю свою власть и силу[1917]. Он услышал о рекомендации «друга» Распутина заменить внепартийного премьер-министра Горемыкина ультраконсервативным предводителем дворянства Тверской губернии Борисом Владимировичем Штюрмером[1918]. Этот совет, внушенный Распутину агентом Манасевичем-Мануйловым, привел царя к острейшей конфронтации с мыслящим «политическим классом». После его возвращения в Ставку Александра Федоровна в письмах настаивала, чтобы он уважил «друга» и непременно назначил обер-камергера Штюрмера премьер-министром под его немецкой фамилией (тот был готов взять девичью фамилию своей русской матери, графини Паниной), ибо, по словам Распутина, новая русская фамилия принесет ему больше вреда, чем почтенная старая![1919] Царь 9 января 1916 г. ответил отказом на ее просьбу «секретно» принять Штюрмера в Ставке, объясняя, что принимает здесь только людей, имеющих отношение к войне, а потому прием Штюрмера обязательно будет истолкован как военная мера. Однако он поведал царице о своем желании, чтобы «его [Штюрмера] назначение, если оно состоится, — грянуло, как гром»[1920]. То есть он согласился с рекомендацией Распутина, но не хотел допустить слухов, будто выбор Штюрмера означает изменение его союзнической политики.

Именно так, по всей видимости, было расценено предоставление известному германофилу кресла председателя Совета министров Российской империи на третьем году войны (20 января 1916 г.), которое действительно поразило, «как гром», мыслящее российское общество и лагерь союзников. Назначение в марте того же года премьер-министра иностранного происхождения еще и министром внутренних дел усилило опасения, что царь хочет постепенно отойти от общих целей альянса. А самый оглушительный «удар грома» обрушился на союзников и столичную интеллигенцию, когда царь совершенно неожиданно 7 июля ст. ст., в присутствии царицы в Ставке, назначил его министром иностранных дел. Царица, приняв 5 июля в Царском Селе «Штюрмера и еще многих»[1921], 6 июля «экспромтом» нагрянула в Ставку, где оставалась до 12 июля. В первый же день ее пребывания там царь подписал указ об увольнении Сазонова и замене его Штюрмером, а на следующий день после ее отъезда, 13 июля, принял новоиспеченного министра иностранных дел в Ставке с докладом[1922]. Тот факт, что царь под влиянием жены[1923] безо всякого предупреждения через две недели после стокгольмской встречи уволил многолетнего (с 1909–1910 гг.), надежного главу внешнеполитического ведомства и поставил на место гаранта «Сердечного согласия» германофила премьер-министра, с точки зрения союзников, означал «удар против самого альянса»[1924], а в глазах просвещенного петроградского общества — окончательную «победу темных сил»[1925]. Причиной позорного по форме увольнения Сазонова называли его принципиальные разногласия с царем в польском вопросе: поданный Сазоновым 17 апреля 1916 г. в Совет министров проект манифеста о Польше[1926] предусматривал автономию всей Польши и тем самым предупреждал решение польского вопроса в духе предложения Варбурга, которое исключало польские области Германской империи из числа предметов будущего мирного урегулирования. Для российской общественности осталось тайной, что с тех пор дело значительно продвинулось: 29 июня Сазонов представил царю разработанный им совместно с видным либеральным специалистом по международному праву бароном Б. Э. Нольде проект конституции Польши, который нашел поддержку у начальника Генштаба Алексеева и заинтересовал царя. Последний даже развеял опасения Сазонова, что в Совете министров его предложение соберет не больше двух-трех голосов, указав, что меньшинство, подкрепленное государем, по закону автоматически имеет перевес над большинством. Министр иностранных дел информировал обо всем этом премьер-министра и уехал на несколько дней отдохнуть в Финляндию, где его настигло извещение об отставке[1927]. Сазонов воспринял свое отстранение от дел как признак перехода власти из рук консервативной придворной партии в руки коррумпированной, пляшущей под чужую дудку «банды злоумышленников»[1928] во главе со Штюрмером и его приспешниками. Все обстоятельства говорили о том, что сменой министров дирижировала «партия мира» при дворе: царица под впечатлением от рассказов Протопопова о готовности немцев к миру поехала к мужу и, соблазняя его долгожданной возможностью, сумела переломить его настрой.