С первого же дня он последовательно предпочитал военную альтернативу компромиссному миру, устремившись к давно поставленным военным целям на востоке: «На восточном фронте предстояло доделать наконец всю работу; для этого нам следовало оставаться достаточно сильными; Россию и Румынию надо было разбить, чтобы в 1918 г. добиваться решения на западе путем атаки на Францию при содействии подводной войны…»[2001] В тот же день, в первую годовщину «битвы у Танненберга», Гинденбург был назначен начальником Генерального штаба сухопутных сил, а Людендорф, произведенный в генералы пехоты, по собственному желанию — 1-м генерал-квартирмейстером при начальнике Генштаба.

Всего значения «смены системы» в Большой ставке не поняли поначалу ни в Германии, ни в России. В германских кругах, питавших надежды на расширение стокгольмского диалога, не угасало ожидание мира[2002]. Когда царь 18 сентября 1916 г. назначил Протопопова, партнера Варбурга по переговорам, министром внутренних дел, это было воспринято как доказательство его готовности к миру[2003]. На императора известие о назначении произвело сильное впечатление: вечером 4 октября он даже прервал доклад адмирала фон Хольцендорфа о необходимости начать неограниченную подводную войну замечанием, «что при настоящем политическом положении нужно пока подождать. Смена министров в России (Протопопов — министр внутренних дел…) позволяет надеяться на примирительную позицию». Это замечание указывает, что у императора, весьма вероятно, с именем Протопопова связывалось больше, чем поведал ему канцлер. «Попытки прозондировать почву делались и делаются, но они, как и всё в этой войне, работают медленно, — уточнил он и, упомянув немецкий зондаж в Швеции, заключил: — В общем… сейчас так много вещей оборачивается нам на пользу, что не стоит мешать делу беспощадной подводной войной…»[2004]

Влияние назначения Протопопова на императора встревожило Людендорфа и заставило ускорить реализацию своей польской инициативы, чтобы возвести-таки «барьер» между готовой к диалогу Россией и Германией. Уже 10 октября он продиктовал Гинденбургу письмо рейхсканцлеру, в котором возражал против того, чтобы решать польский вопрос, как желал канцлер, с учетом возможной перспективы мира с Россией, и отметал всякую надежду на «скорую договоренность с Россией» как несбыточную. Желанию императора и склонных к миру сил в армии и на флоте он противопоставлял «вооружение», подчеркивая, что только «сильнейшее собственное вооружение» и «использование польской народной силы» могут принести мир. Совершенно не соответствует действительности его позднейшее утверждение, будто мир с Россией и ему, «естественно», был «гораздо милее, чем вся польская армия». Он тогда приводил в доказательство «простой расчет»: мол, польская армия дала бы ему всего несколько дивизий, а это ничто в сравнении с «облегчением положения Германии благодаря исключению России из числа ее врагов»[2005], позабыв сказать, что ратовал не за дипломатическое «исключение» России, а за ее военное уничтожение.

Выход германского манифеста о Польше (5 ноября 1916 г.) наконец заставил царя осознать значение смены системы в Большой ставке. Он отбил у него временную склонность к диалогу и заодно вызвал желание уволить Протопопова[2006]. Когда 7 ноября английский посол заговорил с царем о тайных контактах с немцами в Стокгольме[2007], тот не смог или не захотел вспомнить, где он слышал или читал об этом в свое время, но согласился с Бьюкененом, что предложения немцев не заслуживают внимания. 3 (16) ноября 1916 г. министр иностранных дел Штюрмер поставил российских представителей в союзных странах в известность о том, что циркулирующие в прессе слухи, будто между Германией и Россией состоялись тайные переговоры о сепаратном мире, только играют на руку вражеским государствам. Штюрмер впервые прямо заявил, что Россия далека от мысли о сепаратном мире, «без малейшего колебания» намерена сохранить тесное единение с союзниками и биться «рука об руку» с ними до часа окончательной победы[2008]. Это была лебединая песня отслужившей надежды, которая напрасно ждала своего часа. 10 (23) ноября царь снял Штюрмера, чье здоровье к тому времени серьезно расстроилось[2009], со всех постов и — прямо запретив царице снова вмешивать в дело Распутина[2010] — заменил персонами с известными русскими фамилиями: премьер-министром он 19 ноября назначил бывшего министра путей сообщения А. Ф. Трепова, министром иностранных дел 30 ноября — государственного контролера Н. Н. Покровского. Выступая с первым правительственным заявлением, новый премьер-министр с согласия царя напомнил Государственной думе основные принципы российской союзнической политики: Россия не сложит оружия, пока враг не побежден, и будет вести войну на стороне союзников «до решительного конца, до сокрушения навек германского засилья и насилья». Относительно Польши Трепов опередил заявление будущего министра иностранных дел, пообещав, что захваченные польские территории будут у врага отняты и Царство Польское восстановлено. Необходимо, сказал он, «вырвать от врагов… польские земли» и «воссоздать свободную Польшу в этнографических ее границах и в неразрывном единении с Россией»[2011].