— Потом революция. Гражданская война, КонстантинИванович отправил семью на юг, в двадцать первом его, по слухам, расстреляли.Разумеется, никто ничего толком не знал, время было такое. Где похоронен —неизвестно. Может, зарыт в нашем парке.

Бабуля подошла к окну и вздохнула, глядя вдаль, из окнаможно было различить купол часовни на месте казней.

— Вот так, — прошептала она, а потом улыбнулась,поворачиваясь ко мне. — Через полгода умерла от тифа моя бабка, ималенький Лева остался со своей няней. Царство ей небесное, святая былаженщина, доброты необыкновенной! В двадцать пятом они вернулись в наш город.Марфа Семеновна записала Леву под своей фамилией, выдав за сына, чтовпоследствии уберегло отца от многих неприятностей. А то вполне ведь могоказаться в лагере — за «контрреволюционное прошлое». Так мы стали Ивановыми, итолько твой отец уже в двадцать лет решил взять фамилию прадеда. Страннаяприхоть, которую никто не понимал.

— Никто? А ты?

— Я, конечно, понимала. И дело вовсе не в том, что модапошла на дворянское происхождение. Дело в этих дневниках.

— Расскажи мне об отце, — попросила я.

— Я тебе сто раз о нем рассказывала, — неожиданнорассердилась она.

— Расскажи в сто первый.

— Не сегодня, — упрямилась бабуля. — Ты мнелучше объясни, откуда у тебя кинжал?

— Отец его искал? — в свою очередь спросила я,увиливая от ответа.

— Разумеется. Он просто помешался на этой истории.Ездил по монастырям, изучал какие-то документы.

— Но он ведь не был историком? Кстати, почему он непошел на исторический, а стал инженером?

— Потому что его интересовала одна конкретнаяистория, — вздохнула бабуля. — И ей он посвятил свою очень короткуюжизнь. Постарайся не повторять его ошибок. Человек должен прожить свою жизнь, ане копаться в чужой.

— Ты же сама говорила, что моего здравого смысла хватитна двоих. Если он так настойчиво искал разгадку, должны остаться какие-тодокументы…

— Коробка из-под телевизора была доверху набитабумагами, — перебила бабка.

— И где она?

— Твоя мать отдала бумаги какому-то другу отца.

— Что значит «какому-то»? Ты его не знаешь?

— В том-то и дело, что нет. Твой отец совершеннопомешался на этих кинжалах и даже собрал группу единомышленников. Вместе с нимион отправился на раскопки. В сорока километрах от города, бывший Троицкиймонастырь, который разрушили после революции.

— Какие раскопки? — нахмурилась я. — Онпоехал в составе какой-то экспедиции?

— Нет, — вздохнула бабуля. — Чистаясамодеятельность. Там все бурьяном поросло, и что искали трое чокнутых, никогоне интересовало.

— Они были кем-то вроде «черных» археологов? —удивилась я.

— Ну да, вроде, — опять вздохнула бабуля. — Ивсе трое исчезли. Никаких следов. Там рядом село, и местные жители о них знали,но после их исчезновения ничего сообщить не могли. Отца с друзьями объявили врозыск. А через пять лет нашли тело твоего отца в заброшенном колодце, в десятикилометрах от их стоянки. Опознавать его ездила твоя мать, я не смогла. Теперьон покоится на кладбище деревни Суховей, бывшем родовом имении его прапрабабки,жены Константина Ивановича. У него была странная фантазия быть погребеннымименно там. Разумеется, я не предполагала, что мне придется выполнить еговолю. — На глазах бабули навернулись слезы, но она смогла сдержать их,отвернувшись к окну и немного помолчав. — А через полгода появился друг,которого интересовали его бумаги.

— И мама их отдала?

— Думаю, она была просто рада избавиться отхлама, — усмехнулась бабуля. — Не подумай, что я ее осуждаю.Увлечение отца — чрезмерное увлечение, так будет правильнее сказать, — неприбавило ей счастья. Уверена, она ненавидела все, что связано с поискомкинжалов.

— Подожди, подожди… — забеспокоилась я. — Значит,продолжение все-таки было, и отцу удалось…

— Не знаю, что там ему удалось… — устало махнула рукойбабка. — Если вначале его интерес к истории семьи мне нравился — да чтотам, я была просто рада, что мой мальчик так серьезно ею увлекся! — топотом… — Она вновь махнула рукой. — Собственно, тут моя вина. Я проклиналадень, когда дала сыну дневники. Ты бы видела своего отца в последние годы. Онстал буквально одержим. Забросил работу, жил случайными заработками, носился повсей области в поисках каких-то свидетельств… Даже твое рождение его необразумило! У твоей матери имелся повод проявлять недовольство, тем более ейбыло совершенно не понять, что такое он ищет. Если бы какой-то клад, золото,бриллианты, а он искал ключи неизвестно от чего.

— Почему же неизвестно? — пожала я плечами. —От места заточения нечистой силы.

Бабка хмуро взглянула на меня и отрезала:

— Не юродствуй, твой отец верил в это. Впрочем,убеждена, что в самое последнее время у него появилась другая теория.

— Да? Какая? — заинтересовалась я.

— Не знаю. Он что-то рассказывал, но в то время любоеупоминание о кинжалах вызывало у меня нервный тик. Однажды я застала его затем, что он рассказывал тебе о монахах-воинах, а тебе тогда не было и годика.

— Ну и что?

— Нормальный отец рассказывал бы сказку проКолобка, — огрызнулась бабка, а я пожала плечами.

— Про Колобка банально, а вот монахи-воины…

— Он специально возил нас в Троице-Сергиеву лавру, втот самый храм, где Сергий Радонежский благословил иноков Александра и Родионаи отправил их в войско Дмитрия Донского. По легенде, они начали Куликовскуюбитву поединком с лучшими воинами Орды.

— Помню, помню, — кивнула я, боясь, что бабулячересчур увлечется и от рассказа об отце перейдет к историческим событиям,которые меня совершенно не волновали в тот момент. — Пересвет и Ослябя. Акстати. Пересвет — это что, фамилия?

— Темнота! — хмыкнула бабуля. — Какие тогдамогли быть фамилии у простых парней? Александром он стал после пострига, а имя,данное ему родителями, Пересвет. Точно так же Родион до пострига звался Ослябя.

— С этими именами у нас вечная путаница, —хихикнула я, намекая на свое собственное, и показала бабуле язык. — Апочему отца так заинтересовали эти двое?

— Он утверждал, что в Средневековье существовал орденмонахов-воинов…