А они били и били. У меня уже не было сил — хотел сдаться. Но я знал — если сдамся — меня ждет тюрьма. И прощай тогда моя мечта поступить в институт, стать ученым, изучать космос и прочее.

Потом меня отпустили, когда за мной пришла мать. Со мной говорил Берсуцкий, уговаривал — ничего мне не будет. Я так и не сдался. Я боялся, что дома устроят обыск и найдут запасные детали и боеприпасы, а также инструкцию. В тот же вечер я выбросил все улики в Московку.

Постепенно скандал утих. Меня оставили в покое. Однажды вечером после занятий в кружке художественной самодеятельности я рискнул пробраться в класс, к которому заранее подобрал ключ. Трясущимися руками я открыл отдушину и начал шарить рукой в подполье. Пистолет не попадался. Я нервничал, думая, что его кто-то уже нашел и извлек из моего тайника. Успокоившись, я сунул руку поглубже и нащупал холодную сталь пистолета.

Нервничая, я вышел из школы и, несмотря на позднее время, буквально побежал в Дубовую рощу, где протекала река Московка, в которую спускались все сточные воды. Я бросил пистолет на самую середину. Он пошел ко дну, подняв фонтан брызг.

Я вздохнул с великим облегчением и пошел домой веселый и радостный. С тех пор я стремился как можно дальше держаться от оружия.

Юлий Гарбузов

25 ноября 2001 года, воскресенье

Харьков, Украина

28. Шалман (Не закончено)

Я с сыном шел из бани по Университетской. Подошел парень приблатненного вида в серой кепочке.

— Послушай, друг. Понимаешь, я только что из лагеря. — Он приподнял кепку, показав стриженое темя. — Как видишь, из пионерского. За старое приниматься не хочу. Сейчас хожу, ищу работу. — Он откашлялся. — Но просто так же ходить искать не годится. Надо ж зайти в шалман! — Последнюю фразу он произнес восходящим тоном.

— Но стакан вина стоит сорок пять копеек, а у меня всего лишь тридцать. — Он выждал паузу. — Так ты мне, если можешь, подари пятнашку, а?

Я сунул руку в карман, где позвякивала мелочь. Желая вытащить пятак, я нащупал большую монету и протянул ему. Увидев, что это полтинник, я пожалел, но было уже поздно. Пришлось отдать с болью в сердце.

— Спасибо, друг! Век тебя помнить буду. Твой сынок?

— Да, мой сынок.

— Привет, умница! Ты сказку про папу Карло знаешь?

— Знаю.

— А кто тебе там больше всех нравится?

— Буратино.

— А мне Карабас-Барабас! Ха-ха-ха-ха! Ух, ты, красавец какой!

С минуту мы шли молча.

— Слушай, друг! Шалман вон там, в конце улицы налево. Еще квартал до него. Можно я рядом с вами до него пройду?

— Можно, отчего же нет?

— Понимаешь, на тебя кто ни посмотрит, любой скажет — приличный человек, образованный, интеллигентный, с мальцом идет. Увидят люди, что я рядом иду — разговариваю с тобой, и подумают, что и я такой же — хоть на минуточку. Приятно ведь! Спасибо за угощение. Я часто здесь теперь хожу. Увидишь — не побрезгуй поздороваться! Ну, пока, золотой мой!

Он лихим жестом приподнял сзади кепку — она надвинулась на лоб до самых бровей — и перешел на другую сторону, направляясь к заветной двери распивочной.

Юлий Гарбузов

29. Досмотр чемодана

Кошевой затормозил у самого порога, и Коротченко, с трудом отклеившись от липкого горячего сиденья «газика», выскочил на дорожку, вымощенную белыми бетонными плитами, раскаленными беспощадным сомалийским солнцем. Было так приятно размять затекшие ноги! Он сразу же направился к двери, чтобы поскорее укрыться от палящего солнца.

— А покупки, Валюша?! — напомнил Кошевой.

— Черт! Спасибо, Галактионыч! — спохватился Валентин, глядя на потное загорелое лицо Кошевого, добродушно улыбающееся из-под широкополой шляпы.

Забрав спортивную сумку и коробку, перехваченную пестрым упаковочным скотчем, Валентин снова направился к двери домика, а «газик», обдав его синими клубами выхлопных газов, помчался на стоянку под навесом.

Коротченко вошел в тесную комнатенку, с наслаждением вдыхая прохладу кондиционированного воздуха.

Сбросив прямо у порога кроссовки, носки, джинсовые шорты и влажную от пота рубашку, он неторопливо заглянул под кровать, чтобы положить в стоящий там чемодан последние покупки — миниатюрный радиоприемник «Филипс» и флакон настоящих французских духов для своей Галки. Валентину показалось, что чемодан стоит немного не на своем, уже ставшем привычным, месте. Он всегда ставил его не под серединой кровати, а поближе к голове, чтобы ночью, в случае чего, было удобнее доставать таблетки от головной боли. В тумбочке от высокой влажности и африканской жары они в течение двух-трех дней превращались в какую-то труху. А в почти герметичном чемодане, да еще в полиэтиленовом кульке они сохранялись гораздо дольше.

Проклятые боли! Он ведь скрыл от медкомиссии, что лет пять уже, не меньше страдает от нестерпимо ужасных головных болей. Особенно по ночам. Неужели так будет и дальше — до самого конца жизни? Надо что-то делать, чтобы не запустить эту болезнь окончательно. Андрей Малько, врач при посольстве, прописал тройчатку, а в острых случаях и пятерчатку. Впрочем, для этого врач совершенно не нужен. А радикального лечения он, говорит, не знает. Быть может, сходить к частнику — американцу, который избавил Нерубенко от никотиновой зависимости? Ведь после визита к нему Андрей действительно вскоре бросил курить. Но визит к американцу стоит почти сто долларов! Хорошо, если поможет. А если нет? Жаль такие деньги пускать на ветер. Надо все как следует взвесить — стоит ли овчинка выделки?

«Да что это я зацикливаюсь на своей болячке? Голова-то сейчас, слава Богу, не болит, — подумал Коротченко. — А будешь об этом думать, еще чего доброго, начнет болеть. Надо отвлечься от этой темы, черти б ее побрали! С чего это я вдруг о болячках?»

Валентин на минуту задумался. Какое-то чувство внутреннего дискомфорта почему-то вторглось в процесс мышления и нарушило стройный ход мыслей.

«Ах, да! Чемодан стоит не по-моему. Кому понадобилось его трогать? Галактионыч все это время не отходил от меня ни на шаг. С самого утра мы вместе с ним распаивали антенные разъемы. Даже в туалет выходили вместе. После обеда мы уехали в посольство за почтой и экспедиционными документами. Галактионыч был за рулем. Все остальные, кроме профессора, сразу после завтрака отправились в порт за оборудованием, прибывшим вчера с кораблем. На хозяйстве оставался один Ампиров. Это что же получается? Неужели профессор поинтересовался содержимым моего чемодана? Вот это да! Этого еще не хватало! В принципе, от него можно ожидать и такого. Но что его там могло интересовать?