В то время как они после каждого глотка проклиналипредприимчивого еврея, Швейк сидел в канцелярии батальона, где не было никого,кроме вольноопределяющегося Марека. Марек воспользовался задержкой батальона уЗолтанца, чтобы впрок описать несколько победоносных битв, которые, по всейвероятности, совершатся в будущем.

Пока что он делал наброски. До появления Швейка он успелтолько написать: «Если перед нашим духовным взором предстанут все герои,участники боёв у деревни N, где бок о бок с нашим батальоном сражался один избатальонов N-ского полка и другой батальон N-ского полка, мы увидим, что нашN-ский батальон проявил блестящие стратегические способности и бесспорносодействовал победе N-ской дивизии, задачей которой являлось окончательноезакрепление нашей позиции на N-ском участке».

— Вот видишь, — сказал Швейквольноопределяющемуся, — я опять здесь.

— Позволь тебя обнюхать, — ответил растроганныйвольноопределяющийся Марек. — Гм, от тебя действительно воняет тюрьмой.

— По обыкновению, — сказал Швейк, — это былолишь небольшое недоразумение. А ты что поделываешь?

— Как видишь, — ответил Марек, — запечатлеваюна бумаге геройских защитников Австрии. Но я никак не могу всё связать воедино.Получаются одни только N. Я подчёркиваю, что буква № достигла необыкновенногосовершенства в настоящем и достигнет ещё большего в будущем. Кроме моихизвестных уже способностей, капитан Сагнер обнаружил у меня необычайныйматематический талант. Я теперь должен проверять счета батальона и в настоящиймомент пришёл к заключению, что батальон абсолютно пассивен и ждёт лишь случая,чтобы прийти к какому-нибудь соглашению со своими русскими кредиторами, так каки после поражения и после победы крадут вовсю. Впрочем, это не важно. Даже еслинас разобьют наголову, — вот здесь документ о нашей победе, ибо мне какисториографу нашего батальона дано почётное задание написать: «Батальон сноваринулся в атаку на неприятеля, уже считавшего, что победа на его стороне».Нападение наших солдат и штыковая атака были делом одной минуты. Неприятель вотчаянии бежит, бросается в собственные окопы, мы колем его немилосердноштыками, так что он в беспорядке покидает окопы, оставляя в наших руках раненыхи нераненых пленных. Это один из самых славных моментов. Тот, кто после бояостанется в живых, отправит домой по полевой почте письмо: «Всыпали по заднице,дорогая жена! Я здоров. Отняла ли ты от груди нашего озорника? Только не учиего называть „папой“ чужих, мне это было бы неприятно». Цензура потом вычеркнетиз письма «всыпали по заднице», так как неизвестно, кому всыпали, это можнопонять по-разному, выражено неясно.

— Главное — ясно выражаться, — изрёк Швейк. —В тысяча девятьсот двенадцатом году в Праге у святого Игнаца служилимиссионеры. Был среди них один проповедник, и он говорил с амвона, что ему,вероятно, на небесах ни с кем не придётся встретиться. На той вечерней службеприсутствовал жестяник Кулишек. После богослужения пришёл он в трактир ивысказался, что тот миссионер, должно быть, здорово набедокурил, если в костёлена открытой исповеди оглашает, что на небесах он ни с кем не встретится. Изачем только таких людей пускают на церковную кафедру?! Нужно говорить всегдаясно и вразумительно, а не обиняками. «У Брейшков» много лет тому назад работалодин управляющий. У него была дурная привычка: возвращаясь с работы навеселе,он всегда заходил в одно ночное кафе и там чокался с незнакомыми посетителями;при этим он приговаривал: «Мы на вас, вы на нас…» За это однажды он получил отодного вполне приличного господина из Иглавы вполне приличную зуботычину. Когдаутром выметали его зубы, хозяин кафе позвал свою дочку, ученицу пятого класса,и спросил её, сколько зубов у взрослого человека. Она этого не знала, так онвышиб ей два зуба, а на третий день получил от управляющего письмо. Тотизвинялся за доставленные неприятности: он, мол, не хотел сказать никакойгрубости, публика его не поняла, потому что «мы на вас, вы на нас», собственно,означает: «Мы на вас, вы на нас не должны сердиться». Кто любит говоритьдвусмысленности, сначала должен их обдумать. Откровенный человек, у которогочто на уме, то и на языке, редко получает по морде. А если уж получит, такпотом вообще предпочтёт на людях держать язык за зубами. Правда, про такогочеловека думают, что он коварный и ещё бог весть какой, и тоже не раз отлупяткак следует, но это всё зависит от его рассудительности и самообладания. Тут ужон сам должен учитывать, что он один, а против него много людей, которыечувствуют себя оскорблёнными, и если он начнёт с ними драться, то получитвдвое-втрое больше. Такой человек должен быть скромен и терпелив. В Нусляхживёт пан Гаубер. Как-то раз, в воскресенье, возвращался он с загороднойпрогулки с Бартуньковой мельницы, и на шоссе в Кундратицах ему по ошибкевсадили нож в спину. С этим ножом он пришёл домой, и когда жена снимала с негопиджак, она аккуратненько вытащила нож, а днём уже рубила им мясо на гуляш.Прекрасный был нож, из золингенской стали, на славу отточенный, а дома у нихвсе ножи никуда не годились — до того были зазубренные и тупые. Потом его женезахотелось иметь в хозяйстве целый комплект таких ножей, и она каждоевоскресенье посылала мужа прогуляться в Кундратицы; но он был так скромен, чтоходил только к Банзетам в Нусли… Он хорошо знал, что если он у них на кухне, тоскорее его Банзет вышибет, чем кто-нибудь другой тронет.

— Ты ничуть не изменился, — заметил Швейкувольноопределяющийся.

— Не изменился, — просто ответил тот. — Наэто у меня не было времени. Они меня хотели даже расстрелять, но и это ещё несамое худшее, главное, я с двенадцатого числа нигде не получал жалованья!

— У нас ты теперь его не получишь, потому что мы идёмна Сокаль и жалованье будут выплачивать только после битвы. Нужно экономить.Если рассчитывать, что там за две недели что-то произойдёт, то мы на каждомпавшем солдате вместе с надбавками сэкономим двадцать четыре кроны семьдесятдва геллера.

— А ещё что новенького у вас?

— Во-первых, потерялся наш арьергард, затем закололисвинью, и по этому случаю офицеры устроили в доме священника пирушку, а солдатыразбрелись по селу и распутничают с местным женским населением. Перед обедомсвязали одного солдата из вашей роты за то, что он полез на чердак за однойсемидесятилетней бабкой. Он не виноват, так как в сегодняшнем приказе несказано, до какого возраста это разрешается.

— Мне тоже кажется, — выразил своё мнениеШвейк, — что он не виновен, ведь когда такая старуха лезет вверх полестнице, человеку не видно её лица. Точно такой же случай произошёл наманёврах у Табора. Один наш взвод был расквартирован в трактире, а какая-тоженщина мыла там в прихожей пол. Солдат Храмоста подкрался к ней и хлопнул её,как бы это сказать, по юбкам, что ли. Юбка у неё была подоткнута очень высоко.Он её шлёпнул раз, — она ничего, шлёпнул другой, третий, — она всёничего, как будто это её не касается, тогда он решился на действие; онапродолжала спокойно мыть пол, а потом обернулась к нему и говорит: «Вот как явас поймала, солдатик». Этой бабушке было за семьдесят; после она рассказала обэтом всему селу. Позволь теперь задать один вопрос. За время моего отсутствияты не был ли тоже под арестом?