Между битвами в Алеткаре и битвами на Расколотых равнинах была большая разница. В первом случае его окружали худшие — по крайней мере, хуже всего обученные — солдаты во всем королевстве. Мужчины, которые не умели даже держать строй. И все-таки, невзирая на весь бардак, те битвы что-то для него значили. А вот смысла того, что происходило на равнинах, по-прежнему не понимал.

Вот где кроется его ошибка. Он изменил тактику прежде, чем понял ее. Не следует такое повторять.

К Каладину подошел Камень в сопровождении Сигзила. Рядом с тихим и невысоким азирцем громила-рогоед выглядел особенно массивным. Кожа Сигзила была темно-коричневой — не совсем черной, как у некоторых паршунов. Он обычно держался сам по себе.

— Плохая битва. — Камень скрестил руки на груди. — Солдаты не быть довольными, даже если победят.

Каладин рассеянно кивнул, прислушиваясь к воплям, крикам и проклятиям:

— Почему они сражаются?

— Ради денег, — сказал рогоед. — И ради мести. Ты должен это знать. Разве паршенди убить не твоего короля?

— О, я понимаю, почему сражаемся мы. Но вот паршенди — какая у них причина?

Камень осклабился:

— Я думать, они не очень-то хотеть, чтобы кто-то сделал им секир-башка за убийство вашего короля! Такие вот неуступчивые.

Каладин улыбнулся, хотя ему казалось неправильным веселиться, наблюдая за тем, как умирают люди. Отец слишком хорошо его учил, чтобы чья-нибудь смерть его не трогала.

— Может быть. Но почему тогда они сражаются за светсердца? Их потери растут из-за таких стычек.

— Ты откуда это знать? — спросил Камень.

— Они стали реже нападать. Об этом в лагере говорят. И еще — они уже не подбираются к алетийской стороне так близко, как ­раньше.

Камень задумчиво кивнул:

— Разумно. Ха! Может, мы скоро выиграть эту войну и отправиться домой.

— Нет, — тихонько проговорил Сигзил. У него был очень правильный выговор, ни намека на акцент. Интересно, а на каком языке говорили азирцы? Их королевство располагалось так далеко, что Каладин встречался с ними чрезвычайно редко. — Я в этом сомневаюсь. Каладин, я могу тебе сказать, почему они сражаются.

— В самом деле?

— У них, скорее всего, есть духозаклинатели. Самосветы им нужны по той же причине, что и нам. Чтобы творить еду.

— Звучит логично. — Каладин все еще стоял со сцепленными за спиной руками и ногами на ширине плеч. Такая стойка казалась ему естественной еще со времен военной службы. — Просто догадка, но логичная. Позволь тогда спросить тебя еще кое о чем. Почему мостовикам не дают щиты?

— Потому что с этими штуками мы слишком медленные, — сказал Камень.

— Нет, — возразил Сигзил. — Они могли бы послать мостовиков со щитами, чтобы те бежали перед мостом. Никто бы не замедлился. Да, понадобилось бы выводить на поле больше мостовиков, но спасенные благодаря щитам жизни возместили бы затраты.

Каладин кивнул:

— Садеас и так выводит на поле слишком много мостовиков, чем нужно. Как правило, мы наводим больше мостов, чем требуется на самом деле.

— Но почему? — спросил Сигзил.

— Потому что из нас получаются хорошие мишени, — мягко проговорил Каладин, наконец-то понимая. — Нас выставляют вперед, чтобы отвлечь внимание паршенди.

— Еще бы. — Камень пожал плечами. — В армиях всегда так. Самые бедные и необученные идти вперед.

— Знаю, но обычно им дают хоть какую-то защиту. Разве вы не видите? Мы не просто первая волна, о потере которой никто не жалеет, а приманка. Мы беззащитны, и паршенди не могут в нас не стрелять. Это позволяет обычным солдатам приближаться без ущерба для себя. Лучники-паршенди целятся в мостовиков.

Камень нахмурился.

— С щитами мы уже не будем таким искушением для врага, — продолжил Каладин. — Потому он их и запретил.

— Возможно, — задумчиво протянул стоявший рядом с ним Сигзил. — Но ведь глупо так расходовать людей.

— Вовсе не глупо. Если нужно постоянно атаковать укрепленные позиции, то терять обученных солдат — непозволительная рос­кошь. Разве вы не видите? У Садеаса ограниченное число таких воинов. Но необученных отыскать нетрудно. Каждая стрела, что убивает мостовика, — это стрела, которая не убивает солдата, а ведь на обучение и обмундирование настоящего воина тратится куча денег. Вот почему Садеасу выгоднее отправлять на поле боя множество мостовиков, а не малую, но защищенную группу.

Нужно было догадаться раньше. Его отвлекло то, что мостовики играли в битвах важную роль. Если они не успевали добраться до ущелья, армия не могла перейти на другое плато. Но каждый мос­товой расчет регулярно пополнялся новыми «живыми трупами», и на очередное сражение посылали в два раза больше расчетов, чем требовалось.

Наверное, паршенди радовались, когда им удавалось разбить ­какой-нибудь мостовой расчет, и во время плохих вылазок обычно падало два-три моста. Иногда больше. До тех пор, пока мостовики погибали, а паршенди не стреляли по солдатам, у Садеаса были причины держать мостовые расчеты уязвимыми. Враги наверняка все понимали, но уж очень сложно отвратить луки от безоружных людей, несущих осадные приспособления. Говорили, что паршенди — бесталанные бойцы. Он убедился в этом, наблюдая за битвой на другом плато, сосредоточенно ее изучая.

Там, где алети сохраняли дисциплинированный строй — каждый защищал своего напарника, — паршенди атаковали независимыми друг от друга парами. Техника и тактика у алети была несравнимо эффективнее. Действительно, отдельно взятый паршенди превосходил человека по силе и с топорами они обращались потрясающе. Но солдаты Садеаса были лучше обучены боевым построениям. Если удавалось закрепиться и затянуть сражение, как правило, дисциплина помогала им победить.

«Паршенди до этой войны не участвовали в масштабных битвах, — решил Каладин. — Они привыкли к малым стычкам, может быть, между деревнями или кланами».

К Каладину, Камню и Сигзилу присоединились еще несколько мостовиков. Вскоре почти весь отряд стоял там, некоторые подража­ли стойке Каладина. Прошел еще час, и битва завершилась победой. Садеас должен ликовать, но Камень оказался прав. У солдат был мрачный вид — каждый из них потерял многих друзей.

Мостовики провели обратно в лагерь усталых и измученных копейщиков.

Через несколько часов Каладин сидел на пеньке возле ночного костра Четвертого моста. Сил восседала у него на колене, приняв форму маленького полупрозрачного голубовато-белого огонька. Она вернулась, когда они маршировали обратно, и радостно затанцевала вокруг, увидев, что он поправился, но ничего не сказала по поводу того, где была.

Настоящий костер шипел и потрескивал. На нем в большом горшке булькало варево Камня, и несколько спренов огня плясали среди поленьев. Все беспрестанно спрашивали, не готова ли похлебка, и нередко раздавался нетерпеливый стук ложки по миске. Рогоед молча продолжал помешивать. Все знали, что не видать им еды, пока он не решит, что похлебка готова; Камень не желал подавать им «несовершенную» еду.