— Я просто подумал — эти парни, как по мне, слишком редко купаются, чтобы с ними обниматься. Без обид.

Каладин рассмеялся:

— Я понимаю.

Сам он в последний раз «искупался» во время Великой бури.

Великой бури...

Остальные мостовики смеялись, спрашивали о здоровье, предла­гали Камню этим вечером сообразить на ужин у костра что-нибудь совершенно особенное. Каладин улыбался и кивал, заверяя их, что чувствует себя хорошо, но на самом деле он вспоминал бурю.

Он все помнил отчетливо. Как держался за кольцо на здании, висел вниз головой, зажмурившись, под натиском ливня. Помнил Сил, которая стояла перед ним, защищая, словно могла отвратить стихию. Сейчас ее рядом не было. Где же она?

А еще помнил тот лик в небесах. Был ли это сам Буреотец? Ра­зумеется, нет. Просто галлюцинация. Да... да, конечно, у него были галлюцинации. Воспоминания о спренах смерти сплавились с за­ново пережитыми эпизодами из жизни. Как те, так и другие смешались со странными, внезапными приливами силы — холодными, точно лед, и освежающими. Как глоток свежего утреннего воздуха после длинной ночи в душной комнате или как ощущение от сока гулкетовых листьев, которые втираешь в усталые мышцы, — тепло и холод одновременно.

Он так ясно помнил эти моменты. Что же их вызвало? Лихо­радка?

— Как долго? — спросил Каладин, проверяя мостовиков, подсчитывая.

Тридцать три, считая Лопена и молчаливого Даббида. Он увидел почти всех. Невероятно. Если его ребра заросли, Каладин провел без сознания по меньшей мере три недели. Сколько раз они побывали в вылазках с мостом?

— Десять дней, — ответил Моаш.

— Невозможно, мои раны...

— Потому мы так удивиться, что ты снова на ногах! — Камень рассмеялся. — Ты иметь кости как гранит. Ты должен взять себе мое имя!

Каладин оперся о стену. Никто не исправил Моаша. Целый отряд не мог так ошибаться.

— Идолир и Трефф? — спросил Каладин.

— Мы их потеряли, — сказал Моаш, посерьезнев. — Пока ты был без сознания, случились две вылазки с мостом. Тяжелых ран нет, но двое погибших. Мы... мы не знали, как им помочь.

Это слегка умерило восторг мостовиков. Но их жизнь — череда смертей, и они не могли позволить себе долго тосковать о потерях. И все же Каладин решил, что должен еще кого-нибудь обучить азам лекарского дела.

Но как же получилось, что он уже пришел в себя? Может, его раны были не такими уж серьезными? Каладин нерешительно ощупал бок в поисках сломанных ребер. Болело лишь самую малость. Он ослабел, но чувствовал себя здоровым, как обычно. Наверное, стоило уделять больше внимания религиозным наставлениям ма­тери.

Мостовики опять начали болтать и радоваться, но он заметил, как они на него смотрят. Уважительно, почтительно. Все запомнили­ то, что он сказал перед Великой бурей. Сам Каладин, вспоминая об этом, понимал, что почти бредил. Собственные слова теперь казались ему невероятно самонадеянными, не говоря уже о том, что от них несло пророческим духом. Если ревнители узнают...

Что ж, он не мог изменить прошлое. Придется просто продолжать. «Ты и так висел над пропастью, — подумал Каладин, обращаясь к самому себе. — Неужели и впрямь нужно было забираться на уступ выше?»

Внезапно над лагерем прокатился печальный призыв горна. Мос­товики затихли. Горн прозвучал еще дважды.

— Цифры, — сказал Натам.

— Мы на дежурстве? — спросил Каладин.

— Ага, — ответил Моаш.

— Построиться! — взревел Камень. — Вы знаете, что делать! Покажем капитану Каладину, что мы не забыть то, чему он нас учить.

— «Капитану»? — переспросил Каладин, пока они строились.

— Ну да, ганчо, — откликнулся стоявший позади Лопен, по своему странному обыкновению быстро и небрежно. — Они попытались назначить Камня старшиной, ага, но мы просто начали называть тебя «капитаном», а его — «командиром». Газ в бешенстве.

Лопен ухмыльнулся.

Каладин кивнул. Ему было трудно разделить веселье товарищей.

Пока мостовики строились возле моста, он начал понимать причину своей грусти. Его люди вернулись туда, откуда начинали. Или хуже. Он ослабел и ранен, да к тому же оскорбил самого великого князя. Когда Садеас узнает, что Каладин не умер от лихорадки, ему это не понравится.

Мостовики продолжат погибать один за другим. Нести мост боком оказалось ошибкой. Он не спас своих людей, лишь ненадолго отсрочил приговор.

«Мостовики не должны выживать...»

Он начал подозревать, что знает причину. Стиснув зубы, оторвался от стены барака и прошел туда, где выстроились мостовики и командиры звеньев быстро проверяли их жилеты и сандалии.

Камень уставился на Каладина:

— Куда это ты собраться?

— Я с вами.

— А что бы ты сказать одному из нас, если бы он едва встать на ноги после недели лихорадки?

Каладин поколебался. «Я не такой, как вы», — подумал он и тотчас же об этом пожалел. Ему не следовало считать себя непобедимым. Бежать с отрядом сейчас, в таком состоянии, чистейший идио­тизм.

— Ты прав.

— Можешь помочь мне и мули нести воду, ганчо, — предложил Лопен. — Мы теперь команда. Не пропускаем ни одной вылазки.

Каладин кивнул:

— Хорошо.

Камень продолжал пристально глядеть на него.

— Если я почувствую себя слишком слабым до того, как закончатся постоянные мосты, то вернусь, обещаю.

Камень с неохотой кивнул. Мост потащили к площадке для построения, а Каладин присоединился к Лопену и Даббиду, наполняв­шим мехи водой.

Каладин стоял на самом краю обрыва, сцепив руки за спиной. Ущелье пялилось на него снизу, но он не смотрел в бездну. Его взгляд был прикован к битве на соседнем плато.

Этот переход получился легким; они прибыли одновременно с паршенди. Вместо того чтобы утруждать себя убийством мостовиков, те заняли оборонительную позицию в центре плато, вокруг куколки. Теперь солдаты Садеаса сражались с ними.

Лоб Каладина покрылся потом от дневной жары, и он все еще чувствовал слабость после болезни. Но это и близко не походило на то состояние, в котором должен был пребывать. Это весьма озадачи­вало сына лекаря.

На данный момент солдат победил лекаря. Он был зачарован битвой. Копейщики-алети в кожаных доспехах окружили воинов-паршенди извилистой линией и давили на них. Большинство паршенди сражались боевыми топорами или молотами, хотя некоторые­ оказались вооружены мечами или дубинами. На всех были оранжево-красные доспехи, вырастающие из тела, и они сражались парами,­ не переставая петь.

Это была худшая из разновидностей боя — та, в которой враги оказались равны. Как правило, в тех битвах, где противник сразу же начинал выигрывать, погибало куда меньше людей. Когда такое слу­чалось, командующий отдавал приказ отступать, чтобы уменьшить потери. Но ближний бой означал жестокую рубку, большое кровопролитие. Следя за тем, как тела падали на камни, сверкало оружие, люди срывались с края плато, он вспоминал о первых боях, в которых участвовал как копейщик. Его командир был поражен тем, что юного воина совершенно не вывел из равновесия вид крови. Отец Каладина был бы потрясен тем, что сын с такой легкостью ее проливал.