Из мышцы, лежавшей глубоко под кожей, торчал еще один осколок бивня. Рядом с этой мышцей пролегала бедренная артерия, самая крупная в ноге. Лирин сунул в рану нож, аккуратно высвобож­дая бивень. Потом на миг застыл. Лезвие ножа было на волосок от артерии.

«Если ее перерезать...» — подумал Каладин. Рошон умрет за несколько минут. Он был все еще жив лишь потому, что бивень не задел артерию.

Рука Лирина, обычно твердая, дрогнула. Отец посмотрел на Каладина. Вытащил нож, не тронув артерию, сунул внутрь щипцы и выдернул бивень. Отбросил его и спокойно взялся за иглу и нить.

Позади них Риллир перестал дышать.

Тем же вечером Каладин сидел на крыльце, держа руки на ко­ленях.

Рошона увезли в поместье, где о нем должны были позаботиться слуги. Тело его сына остывало в крипте под домом, и уже послали гонца за духозаклинателем.

Солнце над горизонтом окрасилось в кроваво-красный. Весь мир вокруг Каладина был красным.

Дверь в хирургическую комнату скрипнула, и отец — столь же изможденный, как и сам Каладин, — вышел наружу, едва держась на ногах. Он с тяжелым вздохом сел рядом с сыном, глядя на солн­це. Интересно, ему оно тоже казалось кровавого цвета?

Они молча смотрели на закат. Почему светило делалось ярче всего именно перед тем, как исчезнуть на ночь? Может, оно злилось из-за того, что вынуждено прятаться за горизонтом? Или это что-то вроде последнего представления, которое дает актер перед тем, как уйти на заслуженный отдых?

Почему самая яркая субстанция в теле человека — алая кровь — пряталась под кожей, показываясь, лишь когда что-то идет не так?

«Нет, — подумал Каладин. — Кровь — не самое яркое, что есть в теле. Глаза тоже могут быть яркими».

Кровь и глаза. И то и другое говорило о том, что унаследовал человек. И о его ранге.

— Я сегодня заглянул внутрь человека, — наконец сказал Ка­ладин.

— Не в первый раз, — заметил Лирин, — и точно не в последний. Я тобой горжусь. Я думал, ты сидишь тут и плачешь, как обычно, когда мы теряем пациента. Ты учишься.

— Когда я сказал, что заглянул внутрь человека, — проговорил Каладин, — то не имел в виду раны.

Лирин ответил не сразу:

— Понимаю.

— Если бы меня там не было, ты бы позволил ему умереть, ­верно?

Молчание.

— Но почему ты этого не сделал? — спросил Каладин. — Это бы решило столько проблем!

— Это бы означало, что я не просто позволил ему умереть, а убил его.

— Он бы истек кровью, а ты бы заявил, что не смог его спасти. Никто бы не подверг сомнению твои слова. Ты мог так поступить!

— Нет, — сказал Лирин, глядя на закат. — Нет, не мог.

— Но почему?

— Потому что я не убийца.

Каладин нахмурился.

Взгляд отца сделался отсутствующим.

— Кто-то должен начать. Кто-то должен шагнуть вперед и ­сделать то, что надо сделать, потому это правильно. Если никто не начнет, остальным не с кого будет брать пример. Светлоглазые изо всех сил стараются, убивая друг друга и нас. Эльдса и Милпа они не принесли. Рошон просто бросил их там.

Эльдс и Милп — два горожанина, что были вместе с охотниками, но не вернулись, когда те доставили двух раненых светлоглазых. Рошон так беспокоился за Риллира, что бросил их, не желая медлить в пути.

— Светлоглазым плевать на чужую жизнь, — продолжал Лирин. — Поэтому я обязан поступать наоборот. Вот еще одна причина, по которой я бы не позволил Рошону умереть, даже если бы тебя рядом не было. Хотя твое присутствие прибавило мне решительности.

— Вот и зря.

— Не надо так говорить.

— Почему?

— Потому что, сын. Мы обязаны быть лучше, чем они. — Он со вздохом поднялся. — Иди-ка ты спать. Может, ты мне понадобишься, когда принесут Эльдса и Милпа.

Это было маловероятно; горожане, скорее всего, уже умерли. Говорили, их раны выглядели очень плохо. Кроме того, белоспинники все еще бродили где-то там.

Лирин вошел в дом, но позволил сыну остаться на крыльце.

«А я бы дал ему умереть? — спросил себя Каладин. — Может, шевельнул бы ножом чуть-чуть, чтобы подтолкнуть его на пути?» С самого своего прибытия Рошон был сущим бедствием, но оправдывало ли это его убийство?

Нет. Если бы он перерезал артерию, ничто бы его не оправдало. Но разве Каладин был обязан помогать? Не помочь и убить — разные вещи. Очень, очень разные.

Юноша все обдумал так и этак, взвесил отцовские слова. Итог, к которому пришел, оказался шокирующим. Он точно понял, что позволил бы Рошону умереть на операционном столе. Это было бы лучше для семьи Каладина, это было бы лучше для всего города.

Отец когда-то смеялся над его желанием отправиться на войну. В самом деле, теперь, когда Каладин решил, что станет лекарем на своих условиях, собственные мысли и поступки минувших лет казались ему ребячеством. Но Лирин считал, что сын не способен убивать. «Ты и на кремлеца-то не наступишь без угрызений совести, — сказал он. — Вонзить в человека копье не так просто, как тебе кажется».

Но отец ошибался. Это открытие пугало до дрожи. Это вовсе не какая-нибудь пустая мечта или греза о боевой славе. Это по-настоя­щему.

В тот момент Каладин понял, что сможет убить, если придется.

Некоторых людей необходимо просто взять и устранить, как гниющий палец или раздробленную ногу, которую не спасти.

«Они словно Великая буря, что приходит раз за разом, но ее никогда не ждут».

Термин «опустошение» в контексте их внешнего вида используется дважды. См. с. 57, 59 и 64 «Сказок при свете очага».

-Яприняла решение, — объявила Шаллан.

Ясна подняла голову от своих записей. С непривычным уважением отодвинула книги и, повернувшись спиной к Вуали, устремила на девушку пристальный взгляд:

— Слушаю.

— Ваш поступок был законным и правильным, если говорить о формальной стороне. Однако он был аморальным и уж точно неэтичным.

— Значит, мораль и законность — разные вещи?

— В этом сходятся почти все философы.

— А что думаешь ты?

Шаллан помедлила.

— Да. Можно быть моральным и не соблюдать законы, а также можно быть аморальным и соблюдать законы.

— Но еще ты сказала, что мой поступок был «правильным», но «аморальным». Тут различие, похоже, определить не так легко.­