«Я ничего не скажу Снергу насчет фильма, – подумалПанарин. – Потому что ничего хорошего из этого не выйдет, действительно, вглазах многих и многих мы стали не более чем фанатичными пожирателями энергии,питающей очередной перпетуум-мобиле… а может, мы не кажемся оными, а являемсяими на деле? Нет! Гнать эту мысль, потому что за ней неминуемо придут другие,которые завершатся…»

– Я должен добавить, – сказал Каратыгин. –Академик Лобов вернулся к преподавательской работе. За четыре часа до стартамоего корабля доктор Бакстер заявил репортерам Глобовидения, что покидаетПроект «Икар».

Панарин почувствовал, что Марина коснулась пальцем егозапястья – и еще раз, и еще. Он хотел обернуться к ней, но узнал в этихнажатиях азбуку Морзе, РО – знак вызова. Не глядя, нашел ее ладонь и большимпальцем просигналил ПР – «прием».

– С-л-е-д-у-ю-щ-и-м б-у-д-е-т Я-р-о-ш.

– Б-ы-т-ь т-а-к-о-г-о н-е м-о-ж-е-т, – ответил Панарин.

– Я с н-и-м г-о-в-о-р-и-л-а.

Панарин отдернул руку. Что ж, язвительность Яроша могла и неотноситься к Каратыгину, а быть последней насмешкой над самим собой – те, ктоуходит, любят порой представлять в ироническом свете свои долголетние усилия,это придает им решимости не передумать, ни о чем не жалеть, ни о чем. Ах,Витольд Янович… Значит, остаются только Муромцев, Берк и Терлецкий – но надолголи и они? А что потом?

Он поднял голову, услышав стук отодвигаемых кресел.Каратыгина уже не было. Молчание стало тяжелым, как свинец, мучительным, какфотография ушедшей навсегда женщины. Люди тихо выходили суглубленно-озабоченным видом, словно торопились куда-то. Панарин догнал Яроша,тронул за тонкий локоть:

– Витольд Янович…

Прежде чем Ярош обернулся, прошло секунды на три больше, чемнеобходимо человеку, чтобы ощутить прикосновение и понять, что обращаются ктебе. Панарин вдруг вспомнил, что Ярош очень стар. Раньше этого не ощущалось –когда профессор работал на большом вычислителе, деловито суетясь у занимающихдве стены пультов, как выкованный из железа гном, азартно спорил навсевозможных дискуссиях, что устраивала молодежь по поводу и без повода, и дажетанцевал вечерами в «Приюте гиперборейцев».

– Это правда? – спросил Панарин.

– Да, – глухо, словно капля упала на стеклянныйлист. Ярош смотрел ему прямо в глаза. – Собираешься осудить? Что ж, делотвое. Только не кажется ли тебе, что ты молод судить тех, кто стоял у истоковПроекта? И подумай сначала, что должен чувствовать ученый, осознавший, что оказалсянеспособным далее служить делу, которому отдал жизнь. Ученый, знавший, что онне… Но надеявшийся стать Эйнштейном. Увы, не получилось. Я чувствую себябессильным сделать для Проекта что-либо еще.

Он кивнул и вышел с той же отрешенной торопливостью. Панариноглянулся. Марина о чем-то оживленно расспрашивала Кедрина, Кедрин отвечалкоротко, осторожно взвешивая каждое слово. В непроницаемой черноте искрилисьзвезды, похожие на золотые шарики репейника – проектор никто не выключил – иОйкумену окружала ажурная синяя сфера, Сфера Доступности. Тюремная решетка.Панарин подошел и нажал клавишу. Стереоэкран погас.

– Тим, иди-ка сюда, – позвал Кедрин. (Панарин неспеша подошел.) Ну что же, как бы там ни было, а полигоны пока продолжаютсуществовать, и наша работа тоже. Так что иди осваивай свой кабинет. Срепортером Глобовидения вы, я вижу, уже знакомы. Тем лучше.

– Зачем я прилетела, он уже знает, – Маринаулыбнулась немыслимо обаятельно, но тут же Панарин увидел мелькнувшее в ееглазах изумление – Кедрин хмуро смотрел сквозь нее, как сквозь оконное стекло.Впрочем, она тут же овладела собой.

– Тим, окажешь всяческое содействие. Разрешение направо участия в испытательном полете у Марины Степановны есть. Подбериподходящий рейс.

– Только не «потемкинский», учтите, – сказалаМарина. – Я женщина информированная.

– Слухи значительно преувеличены, – сказалКедрин. – Это было всего один раз.

История была анекдотическая. На Мустанге, одной из девятибаз Проекта, помещался еще и центр подготовки испытателей, обладавший великолепнымтренажером-имитатором. Три года назад молодой корреспондент Глобовидения,решивший сделать репортаж о Проекте, прибыл на Мустанг с выправленным по всейформе разрешением на право участия в полете. На Мустанге ничего не имели противГлобовидения, но времена как раз выдались чрезвычайно напряженные, экспериментышли особо рискованные, а репортер оказался особенно настырным, не хотел надругой полигон, не хотел ждать, доказывал, что риск необходим и в егопрофессии, шумно напоминал о роли и значении средств массовой информации всовременном обществе, и отвязаться от него не было никакой возможности, арисковать жизнью юнца никому не хотелось. В конце концов его, ни о чем таком непредупредив, отправили с очередным экипажем стажеров в «полет» на имитаторе.Имитатор никаких подозрений постороннему не внушал – снаружи он ничем неотличался от обыкновенного звездолета, смирно стоящего себе на летном поле.Стажеры, понятно, все знали, но сохранили полнейшую серьезность – которая,кстати, от них и требовалась согласно уставу. Семичасовой «полет» был сложным,едва не закончился гравифлаттером. Репортер отбыл, вполне довольный отснятымматериалом. По причудливой иронии судьбы командор, руководивший центромподготовки, носил фамилию Потемкин.

Фильм вышел на экраны, а месяц спустя по чистой случайностивскрылась вся история. Чувством юмора, как оказалось, репортер обладал не вдостаточной степени, поднял шум, и у Потемкина были легкие неприятности в формепрочитанной ему в управлении Звездного Флота получасовой лекции о роли изначении средств массовой информации в современном обществе.

– И коли уж вы женщина информированная, – сказалКедрин, – то, несомненно, знаете, что никакого центра подготовкииспытателей у нас нет. А заводить его даже ради вас, – он галантнопоклонился, прижав к груди ладонь в старых шрамах, – было бы чересчурнакладно. Честь имею.

Он поклонился и вышел, чуточку шаркая ногами –профессиональная походка релятивистов, годами вынужденных ходить в тяжеленныхботинках с магнитными подошвами. За двадцать с лишним лет Кедрин от нее,разумеется, отвык, но она снова возникала в моменты его тягостной задумчивости.

– Пойдемте? – сказала Марина.

– Куда? – не сразу сообразил Панарин.

– В ваш кабинет, помогу вам освоиться – все-такиженская рука. Ну, не нужно таких взглядов – сквозь землю я все равно непровалюсь, придется вам меня потерпеть. Кстати, давай перейдем на «ты». Меньшеофициальности, да и тебе будет приятнее. Идет?

– Идет, – сказал Панарин.

Неожиданно доставшийся ему кабинет не был ни особенно большим,ни особенно шикарным – условия Эвридики этого не требовали, летучки и совещанияпроводились в зале, расположенном тут же, за стеной. Да и проводить здесьПанарину предстояло не более трех часов в сутки, исключая дежурства по поселкуи экспериментальные полеты, во время которых ему теперь предстояло безотлучнобыть здесь. Заместитель по летной части полигона Проекта – совсем не то, чтоего коллеги на больших космодромах и в управлениях. Работы раз в двадцатьменьше, но в силу какого-то из пунктов устава должность эта введена и наполигонах.