«Апостолом Павлом» назывался ДП-корабль, выделенныйнесколько лет назад православной церкви по ее просьбе. Без дела, по слухам, онне стоял, постоянно метался по делам – все недоумевали, что это могут быть задела. На Марсе и Венере руководящие органы различных церквей выстроили в своевремя храмы божьи, но за двадцать лет, прошедших с той поры, успели понять, чтораспространять этот опыт на Ойкумену было бы бессмысленной тратой времени исил. Да и храмы божьи на Марсе и Венере пришлось закрыть ввиду отсутствияклиентуры. Церковь нынче выглядела престарелым хозяином поместья, доживающимвек без наследников, график притока молодой смены мало чем отличался оттраектории полета метеорита. Правда, некоторое количество относительно меновых«сотрудников» у них было. И они пытались что-то делать, вели какие-тоисследовательские работы, даже с применением современной техники. Правда, никтоэтими работами не интересовался и не стремился узнать о них подробнее.

– Интересно, – сказала Марина. – На Жемчужинеони тоже были, интересовались планетологическими исследованиями.

– Вот и выход, – сказал Панарин. – Попрошу уних святой воды, или как там она называется, и буду защищаться от однойсимпатичной ведьмы.

– Не поможет.

– А что помогает? Серебряные пули?

– Серебряные пули – против колдунов и оборотней, –авторитетно объяснила Марина. – Что касается ведьм – так я тебе и сказала…

В дверь негромко постучали. Панарин нажал клавишу,зажигавшую снаружи зеленую лампочку.

Вошли Станчев, Барабаш и Холл. Они неправильно вошли. Имследовало ввалиться гурьбой, толкаясь и мешая друг другу в дверях, они должныбыли трясти ему руку, хлопать по спине, громогласно поздравлять, просить бытьмилостивым к холопам своим верным и намекать, что это дело нужно отпраздноватьсоответственно – не каждый день свой брат выбивается в начальство, к томуже еще и командорский знак не отмечен как полагается. Непременно так и вели бысебя весельчаки, отличные парни Дракон, Барабан и Астроном, он жеЗвездочет – кличка эта досталась Холлу как однофамильцу известногоастронома прошлого. Так они и вели бы себя, если бы… если бы все былонормально.

А они вошли гуськом, молча, с официальными лицами, сдержаннопоздоровались, остановились в отдалении от стола, насколько позволяли размерыкабинета, и каждый держал в руке вчетверо сложенный лист бумаги…

Панарин медленно поднялся, чувствуя противный зуд в сердце.

– Здорово, ребята, – сказал он, еще неверя. – Садитесь, что вы…

Как по команде, они развернули свои листки и почти синхронноположили на стол перед Панариным. Он взглянул на ближайший, станчевский, вглаза бросилось: «…прошу освободить…..по собственному желанию…» и размашистыйросчерк Кедрина «Утверждаю». Так плохо ему еще никогда не было.

– Согласно уставу, требуется и твоя подпись, –сказал Станчев. Глаза у него смотрели строго в одну точку, куда-то над головойПанарина, словно любой взгляд куда-нибудь в сторону причинил бы физическуюболь.

Марина встала. Краем глаза Панарин видел, что она выдвинулаиз камеры синий шарик на блестящем стержне, фасеточный, как глаз пчелы,панорамный объектив. Хотелось выбросить камеру в окно и выставить за дверь еехозяйку – она не имела права это видеть и слышать, не то что снимать, потомучто по строгим законам профессиональной этики это было чисто внутреннее дело.Но только по законам профессиональной этики – по всем остальным она имела правоснимать, и тем не менее… Хотелось выругаться и заплакать – ведь это былиДракон, Барабан и Звездочет, столько лет вместе, а со Станчевым и три года наодном курсе, в одной группе. Хотелось трахнуть кулаком по столу и заорать: «Вычто, белены объелись?»

И все это было бы бессмыслицей, мальчишеской глупостью, неимеющей, правда, ничего общего со слабостью, но ничего бы не решившей – ониведь тысячу раз все обдумали. Выходит, Станчев шел на «Лебеде», заранее зная,что уйдет, – он не из тех, кто принимает рывком меняющие всю оставшуюсяжизнь решения, наверное, он загадал на этот полет, оставил его как последнююсоломинку… Но что это меняет?

Панарин сел, расписался под росчерком Кедрина и отпихнулладонью все три заявления. Поднял голову – Станчев смотрел на него.

«Сейчас он обязательно что-нибудь скажет, – подумалПанарин, – я его знаю…»

– Надоело быть шпагоглотателем в балагане, Тим… –сказал Станчев. – Делом надо заняться…

И все же это был еще не конец – случалось, все жевозвращались с лестничной площадки, гораздо реже – с космодрома, и никто – сЗемли, даже если все понял и осознал, что поступил неправильно. У них были своинеписаные законы. Можно было даже крикнуть «Стойте!», пока не закрылся внешнийлюк уходившего на Землю корабля, – по тем же неписаным законам капитанобязан, не выказывая неудовольствия, задержать старт на время, необходимоечеловеку, чтобы покинуть корабль. Захлопнувшийся люк означал – «обжалованию неподлежит».

– Стойте! – Панарин вновь поднялся.

Барабан быстро вышел, остальные двое остановилисьвполоборота к Панарину. С такими лицами ожидают своей очереди в приемнойзубного врача – надоедливая боль и нетерпеливое желание поскорее все кончить.

– Я вас никак не обзову, – сказал Панарин, –но вы вот о чем подумайте: придет время, и мы обязательно выиграем, и будетГалактический Флот. И очень может быть, что тогда вы не вытерпите и придете, ивам ничего не напомнят, вас примут, но вы-то постоянно будете помнить, чтовашей заслуги тут нет, а могла бы и быть… И вы ведь друг с другом встречатьсяне станете, сойдя с трапа на Земле, тут же в разные стороны разбежитесь…

Они ничего не ответили. Повернулись и вышли. Мягко стукнуладверь. Панарин заглянул в расписание – через двадцать восемь минут на землюуходил «Альмагест». Как они провели эту ночь? Великий Космос, сделай так, чтобына мою долю никогда не выпало такой ночи и такого ухода…

Марина смотрела на него с изучающим интересом. Панаринподошел и задвинул в гнездо объектив – он знал, где нажимать кнопку, самнемного снимал на досуге.

– Ты был великолепен – Леонид у Фермопил…

– Замолчи!

– Ого, вот ты какой, – сказала Марина так, словноон оправдал какие-то ее ожидания. – Пожалуй, и ударить можешь. Тебе некажется, что ты не имеешь права их упрекать? Они взрослые люди, как и ты, ивправе выбирать свою дорогу, отличающуюся от твоей.

– Я их не упрекаю. Я их даже могу понять. Мне простобольно – я только что навсегда потерял трех друзей.

– И еще тебе страшно, – сказала Марина, подойдявплотную и глядя ему в глаза. – Тебе страшно оттого, что однажды и тыможешь подумать: а не пора ли покинуть мастерскую по изготовлению вечныхдвигателей? Ведь правда? И оттого ты их сейчас ненавидишь. А меня тоже – за то,что я читаю твои мысли. Ну, я пошла, тут сейчас явно не до меня. – Онаприподнялась на цыпочки и поцеловала Панарина в щеку. – До сегодня… ежик!