Мама откинула голову и принялась вращать глазами.

– Да-да-да. Я скусывала, срывала зубами заусеницы и скармливала их тебе.

– Ты не бредишь?

– Тебе тогда еще не сровнялся годик. Я подмешивала их в рис. А что, по-твоему, мне было делать? Другие вон срезали кусочки кожи с тела, чтобы кормить ими детей. По телику говорили.

– Фу-у, мама.

– А чем, скажи на милость, это противнее материнского молока?

– Да, мам, – сказала я, – модные столичные авторши о таком точно не напишут!

Один Господь Бог ведал, была ли хоть крупица правды в том, что наплела мама. На вранье она смотрела точно так же, как на воровство. Зачем говорить правду, если можно соврать? Это был ее жизненный принцип. Едва сойдя с автобуса, мама заявляла, что приехала на такси.

Мне предстояли долгие часы ожидания, когда она впадет в забытье. Бутылка текилы опустела. Мама поднялась и вынула из холодильника пиво.

– Я их поубивала, – сказала она, – а ты давай убирай.

Я схватила с раковины старую тряпку и принялась смахивать дохлых мух со стульев, столешниц и стен.

Когда я уходила на встречу с Марией, мама приканчивала пятое пиво. Она лежала на кровати, обмахиваясь картонкой, оторванной от коробки кукурузных хлопьев. Телевизор горланил во всю мочь. В состоянии полного отупения мама смотрела фильм о диких животных Амазонии.

– Почему Нат Гео[4] не приедет сюда и не снимет нашу гору? – спросила она.

Прежде чем нырнуть в джунгли, я замедлила шаг и оглянулась. Над крышей нашего маленького домика торчали длинные ржавые прутья – опоры так и не возведенной мансарды. Дома всех наших соседей выглядели так же. Мы строились с мечтой о втором этаже. Но вместо вторых этажей все обзаводились спутниковыми тарелками. Если бы наша гора была видна из космоса, она походила бы на белую площадку, сделанную из тысяч открытых зонтиков.

Мария ждала меня в классе. Она сидела за своей старой партой, как олицетворение нашего детства. У нее была гладкая прическа с круглой шишечкой на темечке, которая у нас называется «луковой головкой». Мария стянула волосы так туго, что даже моргала с трудом.

Каждый раз, смотря на нее и видя в ней своего отца, я едва удерживала язык за зубами.

Иногда мне казалось, что, если бы не присутствие рядом Марии, я бы не помнила отцовских черт. Когда мама узнала, что у отца есть на стороне другая семья, она собрала все его фотографии и поджарила на плитке, как тортильи. Одна за другой они скручивались и тлели на конфорке, пока не превращались в черно-серый пепел. Я наблюдала за тем, как папина улыбка в стиле Синатры, мои именинные торты и шары уплывают в дверь вместе с дымом.

Шрама на губе Марии как не бывало. Но, глядя на нее, я всегда представляла ее прежнее лицо, прежнее беззащитное лицо, полное мифического смысла и боли. Хотя шрам стерся, память о врожденной заячьей губе до сих пор делала ее прежней Марией.

Я села за свою старую школьную парту, стоявшую впритык к парте Марии. Мы половину своих жизней провели здесь бок о бок. Наши сухие, шершавые детские локотки соприкасались, когда мы упражнялись в письме и счете. В этой комнате мы переносились из наших домов и джунглей в совершенно иную жизнь.

Мария сообщила мне, что у Августы, мамы Эстефании, опять подскочила температура и что они завтра утром едут в Мехико, в бесплатный пункт помощи больным СПИДом, где Августе выдавали необходимые лекарства. Августа болела уже больше шести лет, и поездки в столицу и обратно превратились в рутину.

Я сообщила Марии, что Паула и Конча покинули свой дом навсегда.

Еще я рассказала ей о фотографиях. Мария тут же вскочила:

– А Рут? Ты спросила про Рут?

На нашей горе все были уверены, что между исчезновением Рут и похищением Паулы есть связь.

Я покачала головой.

– Нет, не спросила. Прости.

Мария потерла пальцем исчезнувший шрам. Мне вспомнилось, как в день операции мама и Рут выкурили пачку сигарет «Салем». Салон красоты пропитался запахом ментолового дыма. В раннем детстве мы с Марией таскали из пепельницы Рут окурки и сосали фильтры, воображая, будто это леденцы «Холс». Лицо Марии оживило во мне ощущение ментолового фильтра на языке.

– Ты внимательно их разглядела? Ты не поискала на снимках Рут?

– Нет.

– Айда.

Мы вскочили и устремились в сторону моего дома. Мы не шли, а почти бежали, подгоняемые надеждой найти на фотографиях Рут. В глупом восторге от своей дурацкой фантазии мы чесали прямиком через джунгли.

Рука вскинулась в мгновение ока, как потревоженная змея. Мамина рука. Я увидела на стене тень, а потом молниеносное движение, как удар скорпионьего хвоста или бросок языка игуаны, нацеленный в рой мошкары. На раз. В маминой руке блеснул маленький пистолет, и дело было сделано. Вся Сьерра-Мадре словно оцепенела. Я услышала хруст ломающейся кости – впервые в своей жизни.

Я услышала хруст ломающейся кости, потому что пуля попала в Марию, в мою единокровную сестру, вторую дочь моего отца, дочь, похожую на него как две капли воды.

Такое вполне может случиться после десяти бутылок пива, смешанных с текилой. Если бы у мамы взяли пробу крови, она оказалась бы желтой. Если бы ее кровь залили в пробирку и подняли к солнцу, это была бы чистейшая «Корона». Но на нашей горе не брали никаких проб и не вызывали полицию.

– Вызвать полицию – все равно что пригласить к себе в дом скорпиона. Кому это надо? – часто повторяла мама.

Что случилось в тот момент с моей мамой? Дневной свет готовился раствориться в сумерках. Кто померещился ей на пороге в этом предсумеречном, почти потухшем свете?

Я упала на колени и склонилась к Марии. Посмотрев на ее лицо, я словно заглянула в озеро. Под чистой кожей я различила швы, шрамы и разлом нёба, как различаешь под водной гладью каменистое дно и серебристых рыбок.

Я стала заворачивать Марии рукав, чтобы найти рану, и почувствовала на ладонях теплую кровь.

Мария открыла глаза, и наши взгляды встретились. – Что это было? – спросила она.

– Где ты взяла эту чертову пушку, мама? – закричала я, приподнимая Марию.

– У Майка.

Мне захотелось обхватить и прижать к себе маму, которая сникла и слиняла с этой планеты в тот самый миг, когда кровь Марии окропила наш кусочек джунглей.

– Верните меня на минуту назад, верните меня на минуту назад, – шептала мама.

В ее сознании часы дали задний ход. «Крутите время назад, – думала она. – Жмите на обратную перемотку».