Когда разнеслась весть об исчезновении Паулы, Майк выключил свой айпод и засунул его глубоко в передний карман джинсов.

Тогда каждый вслушивался в молчание мобильных телефонов. Как в самое важное. Как в звук отсутствия Паулы. Как в песню.

И потекли дни без Паулы.

Новый учитель относился к своей работе совсем не так, как Хосе Роса. Сеньор Роса очень старался и следовал программе Секретариата народного образования. Рафаэль де ла Крус чихать хотел на программу. У него было единственное желание: поскорее разделаться с тяжкой обязанностью и укатить в свой родной город Гвадалахару, где жила его невеста. Вместо того чтобы учиться, мы сидели за партами и слушали музыку. Сеньор де ла Крус приносил в класс CD-плеер и две портативные колонки. Тогда мы впервые услышали классику.

Каждое утро мы приходили в школу, рассаживались по своим местам и ждали сеньора де ла Круса. Ждали долго, иной раз часа два. Появившись наконец в классе, он вынимал из маленького кейса CD-плеер с колонками и говорил: «Значит, вы еще здесь». Я не совсем понимала, что он имеет в виду. А где же нам было быть?

Сеньор де ла Крус ставил только Чайковского. «Лебединое озеро» выплескивалось из класса в джунгли, затапливало наши дома и склоны с посевами мака и конопли, перехлестывало через маслянисто-черный асфальт шоссе, растекалось по Сьерре-Мадре и дальше, пока в волнах лебединого танца не исчезала вся страна.

– Не иначе как голубой! – фыркала мама.

Новый учитель нами не интересовался. Мне он был симпатичен. Сеньор де ла Крус приходил в класс, проигрывал диски, затем удалялся в свой крохотный однокомнатный домик и не высовывал носа до следующего утра. Но в классе он заставлял нас скрестить руки на пластмассовых партах, положить на них головы, закрыть глаза и в течение четырех-пяти часов слушать.

Эстефания на этих концертах спала, а потом жаловалась, что от музыки ее знобит. Когда до нее дошло, что мы весь год ничем другим заниматься не будем, она принесла в школу одеяло и прикрывала им спину и плечи. Чем больше СПИД изнурял ее маму Августу, тем сильнее мерзла Эстефания. Мать высасывала тепло из собственной дочери.

Марию, которая обалденно плясала кумбию и сальсу, такие уроки вполне устраивали. Ей все было хорошо – лишь бы не решать задачки.

В те утренние часы я ложилась щекой на руку и закрывала глаза. В наплывах музыки Чайковского мне слышался гул подводных вулканов. Я слышала, как мощные корни деревьев пронизывают земную кору. Я слышала, как распускаются маки.

Я силилась уловить голос Паулы, но не слышала ничего.

Я была уверена, что ее нет в живых. И все были уверены, что ее нет в живых. Поэтому, когда она вдруг объявилась, у моей мамы вырвалось:

– Силы небесные, восстала из гроба!

В тот год мы распрощались со школой. Аттестат о начальном образовании открыл нам дверь из детства во взрослую жизнь. Кому-то из нас исполнилось двенадцать, кому-то тринадцать, а кому-то уже четырнадцать лет, ведь учеба растянулась на целую вечность. Случалось, учителя бросали нас посреди года, случалось, не приезжали вообще.

Сеньор де ла Крус аттестовал нас всех только потому, что его нисколько не заботило, есть у нас какие-то знания или нет. Он объявил, что выпускных экзаменов не будет, подмахнул бумажки и в два счета слинял. По-моему, он считал великой удачей покинуть наши края без дырки в теле.

Ученье закончилось, и нам пришлось задуматься о том, чем заниматься дальше. У Эстефании выбора не было. Ей предстояли годы забот об умирающей матери. Мария хотела подождать и осмотреться. Майк приносил в семью все больше денег и убеждал мать и сестру перебраться в Акапулько. Он говорил, что купит им домик. О планах Паулы никто даже не спрашивал: она жила теперь жизнью младенца, запертая в четырех стенах.

Мама мне говорила:

– Торговать на обочине игуанами я тебе не позволю. О колледже красоты в Акапулько и не помышляй – через мой труп. Горничной в Мехико ты, хоть умри, не будешь. На приграничную фабрику я тебя не пущу. Сидеть у меня на шее тоже не дело, и посмей только забрюхатеть – убью.

Однажды на поляне к нам с мамой подошел Майк. Казалось, он танцевал под перезвон мобильников, которые журчали, звякали, дзинькали и дребезжали у него в карманах. Он извивался и ерзал внутри себя, как будто под туго натянутой кожей все его кости ходили ходуном. В раннем детстве Майк повсюду таскал за собой на веревочке ручную игуану и был безутешен, когда мать сварила его подружку с морковкой и картошкой.

Майк запустил пальцы в один из карманов и вытянул золотую цепочку.

– Я давно собирался подарить тебе что-нибудь красивое, Рита, – произнес он. – Уродством ты по горло сыта.

Майк сказал, что в Акапулько у него есть знакомая семья, которая ищет няню для маленького ребенка.

– Отлично, – обрадовалась мама. – Это как раз для тебя, Ледиди.

– Почти всю неделю тебе придется жить в Акапулько, – объяснил Майк. – Зарабатывать будешь не хило. У родителей денег что грязи, много-много-много. – Майк выделил это тройное «много», три раза щелкнув пальцами: щелк-щелк-щелк.

Услыхав, что семья богатая, мама приосанилась. Она сразу подумала о том, сколько всякой всячины мне удастся стащить. В зеркале ее глаз я различила себя, прячущую в сумочку помаду и пузырек шампуня.

Я знала, чем обернется мой отъезд. Передо мной возникла картина: мама спит, челюсть отвисла, рот нараспашку. Телик настроен на историческую программу, и в комнату льются рассказы о замках Луары или возникновении шахмат. Вокруг стоят пустые пивные бутылки. Длинные черные муравьи шастают взад-вперед по ее губам, и некому их смахнуть.

– Да, – сказала я Майку. – Согласна.

Домой мы с мамой шли мимо того дерева, под которым задолго до похищения Паулы закопали мертвого парня. Мы так и не узнали, кто он. Никто им не интересовался.

– В джунглях повсюду уши, – говорила мама. – Здесь секретов нет.

В тот день ближе к вечеру я наконец выяснила, что случилось с Паулой.

Спускаясь бегом по тропинке, которая вела к школе, я наткнулась на Паулу. Она сидела под деревом прямо попой на земле, чего мы никогда не делали. На нашей горе все обязательно что-то под себя подкладывали.

Паула была в длинном платье, накрывавшем ее как колокол. Мне представились полчища насекомых, ползающих по ее голым ногам под навесом ткани.

Я ощутила ступнями тепло черной земли.

Земля вернула нас друг другу.

Мне захотелось взять Паулу за руку. Склонив голову, она рассматривала что-то у себя на коленке.

Я двинулась к ней крадущимся шагом, которому научилась, охотясь за маленькими ужами и детенышами игуан. Приблизившись, я оказалась между Паулой и солнцем, и на нее легла моя тень.

Она подняла глаза. Я села рядом с ней на землю, понимая, что через минуту превращусь в черно-красный муравейник. Платье Паулы кишело черными муравьями. Некоторые уже взобрались наверх, сновали по шее и за ушами. Она их не стряхивала.