Моя мама первая пригласила учителя на обед.

– Я сражу его своими познаниями в грамматике. Слыхала и про ономатопею, и про глаголы, – сказала она. – А что, разве не так?

Целый день мама мела наш земляной пол и отовсюду стирала пыль. После ухода отца она уборкой вообще не занималась.

Я находила объяснения тому, почему отец покинул наш дом, джунгли и маму (хотя она еще не успела превратиться в вечно пьяную мегеру), но я совершенно не понимала, как он мог расстаться со мной.

Проведя Хосе Росу по нашему чистому дому, мы уселись обедать под папайей. Мама и Хосе пили пиво, я колу. Поставив перед гостем бутылку, мама и не подумала дать ему стакан. В Герреро все дули пиво прямо из горлышка.

Хосе не говорил ни о чем, кроме как об ужасах существования на нашей горе. Он недоумевал, почему местные жители не пьют из стаканов и почти всегда спят не в доме, а под открытым небом. Мы покорно слушали его сетования на то, что, имея телевизоры, спутниковые антенны и стиральные машины, люди умудряются обходиться без мебели и без нормальных полов.

Электричеством здесь пользуются фактически незаконно, внушал нам Хосе Роса, потому что цепляют провода к фонарным столбам на шоссе и тянут их вверх по тропам и через чащи. Его удивляло наше пристрастие к мясу и равнодушие к фруктам и овощам. Дальше – больше. Хосе Роса даже признался, что ему в жизни не было так тошно, как при виде обитавших у школы уродливых жаб. Он не переносил огромных черных муравьев, которые оккупировали его учительский домик, а жару и подавно.

Моя желтокудрая мамочка только кивала, поглощая пиво бутылку за бутылкой. Румяна и тушь стекли с ее лица вместе с потом и размазались по шее. Когда мамина помада окрасила пять бутылочных горлышек, а Хосе Роса сообщил, что даже в такое пекло не может скинуть носки, потому что, в сущности, приспособлен к тому, чтобы ходить в носках, она приуныла.

И тут Хосе Роса спросил:

– Как вы все с этим справляетесь без мужчин? Как?

У моей мамы перехватило дух. Казалось, даже муравьи на земле остановили свой бег. Вопрос Хосе Росы словно бы повис в горячем сыром воздухе. Я могла протянуть руку и потрогать буквы К, и А, и еще одно К.

– Вы хоть изредка включаете телевизор, сеньор Роса? – произнесла мама с той зловещей расстановкой, за которой у нее всегда скрывалась ярость.

Она плюхнула на землю очередную пустую бутылку. Рядом с ней их стало теперь шесть. По некоторым уже сновали туда-сюда большие черные муравьи.

– Вам, мужчинам, слабо нас понять, да? – не унималась мама. – Мексика – земля женщин. Она принадлежит женщинам. Если вы иногда заглядываете в телевизор, то вам небось известно, кто такие женщины-амазонки.

– Женщины с Амазонки? – переспросил Хосе Роса.

Мама рассказала ему о женщинах-воительницах и о происхождении слова «амазонка», которое значит «безгрудая».

У мамы был большой телекругозор. Она так это называла.

– Нет-нет. Я этой истории не знаю, – сказал Хосе Роса.

– Надо смотреть исторические программы, сеньор Учитель. Мы смотрим все исторические программы, ведь так, Ледиди?

Хосе Роса не жаждал обсуждать древних греков, а тем более слушать, как его уличают в невежестве.

– Да, это интересно, но где же все мужчины? – полюбопытствовал он. – Вам известно, где они, собственно, находятся?

– Как же, известно где. Не здесь.

Мама встала и направилась к нашей двухкомнатной халупе. Она шаркала подошвами по земле, с силой вбивая ноги в шлепки, так что пальцы загибались на мысках, как звериные когти.

– Ждите тут, не двигайтесь, – бросила она через плечо, скрываясь в черных недрах нашего раскаленного цементного жилища.

Мы с Хосе Росой впервые остались наедине. Он посмотрел на меня с сочувствием и спросил своим непривычно мягким столичным голосом, всегда ли моя мама так много пьет.

Я знала, что мама, войдя внутрь, рухнет и отрубится, сморенная пивом и жарой. По маминой походке мне ничего не стоило предсказать, что ее светлая кучерявая шевелюра сейчас вмята в подушку на маленькой кушетке в углу и что очнется она только поздно вечером.

– Пойдемте, – сказала я. – Я кое-что вам покажу.

Мы оба поднялись, и мой учитель пошел вслед за мной вокруг маленького дома на задний двор.

– Вот, – сказала я, – смотрите. Это кладбище бутылок.

Хосе Роса остолбенел перед сотнями и сотнями наваленных горой емкостей из коричневого стекла, над которыми роились пчелы.

Между двумя папайями наискосок от пивного могильника была протянута бельевая веревка. Мама прибралась в доме, но забыла снять с веревки белье. Хосе Роса скользнул взглядом по желто-розовому ряду трусов, безвольно обвисших в недвижном воздухе. Среди них были и рваные, и с бурыми промежностями, посекшимися от яростного трения при маминых попытках отстирать менструальную кровь.

– Сколько тебе, собственно, лет? – спросил Хосе Роса, когда мы повернулись и пошли вокруг дома назад.

Он постоянно вставлял в свою речь всякие культурные столичные словечки вроде «собственно», «в сущности» и «надо полагать».

– Пожалуй, я пойду, – сказал Хосе Роса.

Когда мама перебирала, всех всегда сразу тянуло уйти. Я к этому привыкла.

– Да, мама заснула. Давайте я провожу вас до шоссе.

Он обрадовался моему предложению. Я знала, что горожан джунгли пугают, а он, похоже, был из особо пугливых.

– Зачем вы сюда приехали? – спросила я, когда мы спускались по крутому склону к автобусной остановке. Хосе Роса жил в маленькой комнатке над салоном Рут.

Я наблюдала, как он осторожно ставит ноги в черных кожаных штиблетах на шнуровке, стараясь не наступать на больших красных муравьев. Его взгляд то вскидывался от тропинки к кронам деревьев, то метался по сторонам. Едва начинало смеркаться, и дюжины москитов облепили ему шею и руки. Он пытался от них отмахиваться. Джунгли чуяли столичного жителя.

Внизу я сказала ему, что переходить шоссе мне запрещено и что я должна бежать домой.

– Ночью у нас разгуливать нельзя, вы знаете об этом? Вас предупреждали? Ночь принадлежит наркоторговцам, армии и полиции. И еще скорпионам, – сказала я.

Хосе Роса кивнул.

– Что бы ни случилось, из дома ни шагу, даже если будут стрелять или звать на помощь, ясно?

– Спасибо. – Он взял меня за руку и, наклонившись, поцеловал в щеку.

В джунглях никто никого не берет за руку и не целует в щеку. Такой обычай может существовать только в городе или в странах с прохладным климатом. На нашей пышущей жаром земле прикосновение обжигает.

Когда я вернулась домой, мама еще спала. Я не сразу различила на постели ее силуэт. У меня напрочь вылетело из головы, что она обесцветила себе волосы. Светлая копна погребла под собой ее маленькую подушку.