Мы договорились встретиться в девять утра, и я уже начала думать, что Майк меня кинул. Целый час меня душил пылью и выхлопными газами беспорядочный поток пассажирских фургонов. Наконец он подкатил на новеньком красном авто с откидным верхом, потянулся к противоположной дверце, распахнул ее передо мной и сделал приглашающий жест. В ушах у него были наушники ай-пода, поэтому он просто махнул рукой: мол, давай, залезай.

Музыка играла так громко, что до меня долетала глухая пульсация рэпа. Майк гнал машину, а его пальцы сами собой отплясывали по рулю. Один раз он повернулся и предложил мне жевательную резинку «Тридент кул». Два поднятых пальца означали: бери две. Я взяла две пластинки, хорошенько размесила их зубами и принялась надувать пузырьки, которые щелкали и лопались у меня во рту, пока мы наматывали километры.

Майк закурил, держа руль коленями. На его большом пальце блестел золотой перстень с крупным бриллиантом. На указательном пальце была вытатуирована буква «Z». При виде нее у меня захолонуло сердце. «Молчи, молчи», – приказала я себе. «Z» – знак самого опасного мексиканского нар-кокартеля.[6] Всем это известно.

Майк не собирался говорить про Марию. Он балдел от своего рэпа, а я глазела в окно на стада коз. Глядя на него, я думала, что Мария ему не принадлежит. Они даже не были похожи. В той машине, в тот момент я поняла, что Мария мне дороже всех на свете. Я не осознавала этого раньше, даже когда ее сломанная рука лежала на моих ладонях.

– Не возвращайся, – сказала мама накануне, когда мы вдвоем укладывали мой скудный гардероб.

Собирать вещи мне помогала уже совершенно новая мама. Было еще не совсем ясно, в чем заключается эта новизна. Новизна женщины после чуть-не-убийства Марии. Нам предстояло познакомиться.

Не возвращаться мечтали все. В прежние времена люди на нашей горе жили единым сообществом, но этому пришел конец, когда между Мехико и Акапулько проложили Солнечное шоссе. Мама говорила, что шоссе рассекло нашу общину на две половины, как будто ударом мачете рассекло пополам тело. Кто-то оказался по одну сторону черного маслянистого асфальта, а кто-то по другую. В результате людям приходилось постоянно сновать через дорогу туда-сюда. Пассажирский автобус сшиб насмерть маму моей мамы, когда она пыталась проскочить между машинами, чтобы отнести своей маме, моей прабабушке, кувшин с молоком. В тот день вся дорога была в потеках крови и белого молока.

В последние годы под колесами погибло не меньше двадцати человек. Сбивали собак, лошадей, кур, игуан. Тысячи раздавленных змей покрывали шоссейное полотно узором из красных и зеленых лент.

После смерти бабушки мама сохранила несколько ее вещей. Бабушкины выходные туфли-лодочки до сих пор лежат в коробке у нее под кроватью. Нам они не годятся: от постоянного ношения пластиковых шлепок у нас плоские ступни и растопыренные пальцы. Лодочки обтянуты синим атласом, на мыске хорошенький синий бантик. Бабушка получила их в подарок от знаменитой актрисы, и не какой-нибудь, а самой Элизабет Тэйлор, божилась она. Бабушка работала горничной в отеле «Лос Фламингос», принадлежавшем Джонни Вайсмюллеру, актеру, который играл Тарзана. Синие атласные туфельки под маминой кроватью – единственное, что осталось от старого романтического Акапулько.

– Ледиди, поклянись мне, что будешь себя уродовать, – сказала мама в то утро перед моим уходом.

У нашего кухонного стола – алтаря пива, консервированного тунца, муравьев, чипсов, расфасованных пончиков в сахарной глазури – я дала маме клятву ни при каких обстоятельствах не пользоваться ни помадой, ни духами и всегда носить очень короткие волосы – под мальчика.

– Просто держись в тени, не светись, – сказала она.

– Хорошо, мам.

Я задумалась, брать ли мне с собой фотографии и записную книжку Паулы, и в конце концов сунула их в сумку. Я знала, что здесь, в джунглях, насекомые быстро обгрызут бумагу или она заплесневеет от сырости.

Сооружение шоссе положило начало разрушению наших семей. Люди стали уезжать в поисках работы, и очень многие перебрались в Соединенные Штаты. Мой дедушка и два маминых брата с семьями переехали в Сан-Диего. Это произошло после гибели бабушки. Они не хотели оглядываться назад, поэтому оборвали с нами все связи. Мама говорила, что добили нашу гору наркоторговцы. Никакое сообщество не переживет стольких трагедий.

Держались на нашей горе всего несколько женщин, еще не разучившихся тушить игуану в листве авокадо.

Пока Майк мчал меня по шоссе в направлении Тихого океана, ветерок из кондиционера приятно холодил мне лицо.

Когда мы трогались с места, мой взгляд упал на розовый каменный бок нашей горы, в который врубалась дорога. Он был похож на содранную до мяса кожу.

На полпути к Акапулько Майк свернул с шоссе на проселок. Я покосилась на него, но он был целиком замкнут на своем айподе и, казалось, даже не помнил о моем присутствии. Окрестные виды навели меня на мысли об оставшейся наедине с пивом и телевизором маме, и я почувствовала жгучий стыд оттого, что знала: есть только одно дело, которое мне хочется сделать на этой большой круглой планете, – найти отца.

Из-под бешено вращавшихся колес вздымались клубы пыли. Я подумала, что мы как парочка в телерекламе, где машина съезжает с дороги на целину, чтобы продемонстрировать свою вездеходность. В телерекламе Майк и я были бы в темных очках и джинсах в обтяжку. Мои длинные вьющиеся волосы спадали бы по спине каскадом.

Минут двадцать мы ехали по проселку, затененному пальмами, пока не уперлись в ветхую хижину с болтающимся между двумя деревьями желтым гамаком.

Едва Майк заглушил мотор, на пороге хижины возник высокий лысый мужчина. Навстречу нам он не двинулся.

Майк выдернул наушники.

– Оставайся здесь и будь умницей, из машины не вылезай, – сказал Майк.

Мужчина был до того худой, что джинсы чуть не спадали у него с бедер. Между синей футболкой и ремнем коричневела полоска живота с темными впадинами у выпирающих тазовых костей. Он стоял босой, в драном соломенном сомбреро.

И целился в нас из автомата.

– Что мы здесь делаем? – спросила я Майка шепотом, как будто мужчина мог нас услышать.

– Застынь.

– Что мы здесь делаем?

– Цыц. Молчи.

Майк вылез из машины и выбросил вперед руку жестом, означающим «стоп».

– Это моя сестра, – сказал он громко. – Не дергайся, старик. Она слепая.

Мужчина перевел взгляд с Майка на меня и обратно.

– Слепая-слепая. Без дураков. С рождения.

Мужчина опустил автомат.

Обернувшись, Майк ткнул чем-то в мою сторону, и я услышала щелчок запирающихся замков. Это был дистанционный ключ, который заблокировал не только дверцы, но и все окна «Форда».