Моя любовь к Хулио творила чудеса. В шуме машин на улице мне слышался шум горной реки. Дизельные выхлопы пассажирских автобусов благоухали цветами, а от гнилых отбросов за дверью шел сладкий дух. Бетонные стены стали зеркалами. Мои маленькие грубые пятерни превратились в морские звезды.

Все время, что я бродила за Хулио по саду, он молчал как немой.

Каждый день после ухода Хулио я закрывалась в своей комнате и молилась. Я молилась, чтобы чудесные бугенвиллеи, розы, живые беседки, лимоны и магнолии зачахли и чтобы газон зарос сорняками.

Я молилась, чтобы Хулио вынужден был с утра до ночи возиться со своим больным садом.

Поздним вечером меня разбудил мобильник. Звонила взбешенная мама.

Спьяну или нет, я не знала, знала только, что она стоит одна-одинешенька на темной поляне и верещит в телефон. Связь была отвратительная. Я тоже принялась орать, как будто мой голос мог перелететь через путаницу городских улиц, через прибрежные скалы, через километры автострады и попасть прямиком ей в уши.

В мешанине тресков и маминых взвизгов смысл не улавливался.

– Что ты там делаешь одна в Дельфах? Ночь. Темень. Иди домой! – прокричала я.

– Ты его стащила! Без спроса взяла!

– Что я взяла?

– Не ломай дурочку! Известно что!

– Что?

– Сию же минуту вези его назад!

Мы препирались, пока нас не разъединили. До меня так и не дошло, что я, по ее мнению, стащила. Перезвона не последовало.

Я закрыла глаза и представила, что было дальше. Мама чертыхнулась, выключила телефон и ринулась вниз по склону, цепляясь пальцами ног за мыски шлепок, как попугай за ветку. Она оступалась и скользила.

Я молилась, чтобы луна исчезла с неба, чтобы тьма сделалась непроглядной, чтобы мама заблудилась, налетела на дерево и скорпион укусил ее в руку. Чем больше просишь, тем меньше получишь.

В первый же день Хакаранда выдала мне два комплекта форменной одежды. Поэтому, как и она, я носила розовое платье с белым передником.

Когда я на следующее утро пришла на кухню, Хакаранда уже была там и варила кофе. Она накормила меня яичницей с ломтиками хот-дога.

Я спросила ее, когда вернутся наши хозяева, но ей ничего не было известно. Она сказала, что они предполагали уехать только на выходные – навестить родственников в Ногалесе, в штате Сонора.

Пока разгорался день, Хакаранда рассказывала мне о семье, на которую мы работали.

У сеньора Доминго было ранчо в Коауиле, на самом севере, прямо на границе со Штатами, напротив Ларедо. Ранчо славилось своими огромными белохвостыми оленями. Их отстрел разрешался только на его территории.

В прошлом январе Хакаранда впервые побывала на ранчо. Масса оленей паслась на большом огороженном поле рядом с домом. Сзади к дому примыкали клетки со старыми львами и тиграми, которых сеньор Доминго покупал в зоопарках.

– Богатые американцы любят охотиться в его угодьях, – говорила Хакаранда. – Хочешь завалить сохатого, плати две тысячи баксов и вперед.

– Неужели так мало?

– Мало? Бог его знает. Птицы там даровые. Обезьяны тоже.

– На ранчо и обезьяны есть?

– На обезьян охотников не находится.

– Правда? Почему?

– А кому ж нужно то, что дают задаром?

Хакаранда прислуживала в доме на ранчо, когда его снимала группа бизнесменов из Техаса, приехавших поохотиться.

В большой гостиной дома лежала на полу шкура полярного медведя, а со стен глядели десятки оленьих голов. Широкие круглые барные табуреты были сделаны из слоновьих ног, а светильники – из оленьих ног, просверленных длинной дрелью, чтобы пропустить электрический шнур.

Раз в году сеньор Доминго обязательно отправлялся на сафари в Африку. Когда Хакаранда работала на ранчо, туда пригнали два фургона с плоскими, как белье в стопках, трупами зверей, из которых потом сделали чучела.

Хакаранде вменялось в обязанность протирать стеклянные глаза всех находившихся в комнате животных.

– Сеньор Доминго любит, чтобы зрачки блестели, как живые, – сказала она.

Два раза в неделю Хакаранда должна была наливать в таз воду с моющим средством и, стоя на стремянке, протирать стеклянные глаза мокрой салфеткой, пока в них не засверкает жизнь. Она сказала, что, как ни старалась, так и не смогла найти ни одной дырочки от пули – настолько искусно были заштопаны шкуры.

Хакаранда описала сеньору Доминго как милейшую женщину благородных кровей родом из Соноры, изысканную и элегантную, не в пример мужу. Сеньора Доминго ненавидела Акапулько и, по словам Хакаранды, что ни день одолевала сеньора Доминго просьбами уехать отсюда. Почти все время сеньора Доминго проводила у телеэкрана.

– Магазины и парикмахерские ее не привлекают, не то что других женщин. Она просто сидит дома, смотрит фильмы и играет с сынишкой, – болтала Хакаранда. – Да и сеньор Доминго не любит, чтобы они выходили.

Сеньор Доминго родился в Акапулько. Его отец, скончавшийся несколько лет назад, владел небольшим отелем, тем самым, где когда-то служила горничной Хакаранда.

– Вот так я и попала сюда. Я уже работала на них, когда убиралась в номерах.

После завтрака я поднялась в сад и стала ждать Хулио, чтобы опять ходить за ним как привязанная и любоваться на его красоту.

Площадка сада нависала над океаном, и я увидела два больших круизных лайнера, заходящих в гавань. От одного из причалов оторвались и устремились к лайнерам несколько моторных катерков, торопясь забрать и доставить в Акапулько любителей шопинга.

Когда появился Хулио, я следовала за ним тенью и поедала его глазами. Он безмолвно принимал мое обожание. Иначе я себя вести не умела. Я любила его и желала его, но никто не подготовил меня к такому поклонению.

Я жаждала приказаний, чего-нибудь вроде: «Принеси мне попить».

Или хотя бы: «Подержи ножницы, пока я переставлю лестницу».

Я хотела, чтобы мной руководили.

Я хотела ему подчиняться. Я хотела упасть на колени.

Мы ходили по тихому саду и пропитывались любовью под звуки обрезки и вскопки.

Каждый день мы с Хакарандой вставали, принимали душ и одевались в наши розовые платья с чистыми белыми передниками. Она влезала в белые пластиковые сабо, я в свои старые пластиковые шлепки.

Каждый день мы готовились к прибытию наших хозяев. Каждый день мы вылизывали и без того вылизанный дом, а Хулио брал сетку на длинной ручке и вылавливал из бассейна листья.

Деньги, выданные Хакаранде на уход за домом и на покупку еды, постепенно иссякали. Кладовка опустела. Однажды на обед у нас были тортильи с начинкой из лососевой икры под горячим томатным соусом.