Да и кто этого не знал?..

— Не хочешь подняться ко мне в кабинет иперекусить? — предложил Викфилд, утративший последнюю надежду как-топовлиять на свою упрямую пациентку.

Каллоуэй, которого он надеялся использовать как союзника,сказал, что его задерживают неотложные дела и что он вряд ли сумеет вылететь изНью-Йорка раньше сегодняшнего утра. Викфилд не знал, что Марион сама позвонилаДжорджу и велела оставаться в офисе, чтобы решать неотложные дела. Но главнаяпричина заключалась в другом: Марион просто не хотела, чтобы Каллоуэй былрядом, когда она будет решать свои вопросы. И, похоже, пока все складывалосьудачно.

— Марион?

— Что?

— Как все-таки насчет завтрака?

— Позже, Вик, позже. Сейчас я хочу видеть Майкла.

Викфилд вздохнул:

— Ну что ж, идем. Я как раз собирался проведать его.

По дороге Марион все же зашла в дамскую комнату, и врачпошел в палату Майкла один. Впрочем, никаких перемен Вик не ожидал: в последнийраз он побывал там всего час назад, и все было по-прежнему.

Однако когда пять минут спустя Марион вошла в палату сына, вней царила странная тишина. Викфилд только что встал с краешка койки, куда онсадился, чтобы осмотреть пациента, и выражение его лица было каким-тоторжественным и сосредоточенным. Косые лучи бьющего в окно утреннего солнцамедленно ползли по крахмальным простыням на кровати Майкла; в углу монотоннокапала из крана вода, и раковина из нержавеющей стали отзывалась на падениекаждой капли чуть слышным басовитым гулом; с зудением билась в стекло случайнаямуха.

«Тихо, как в могиле…» — машинально подумала Марион, и тотчасже ее сердце отчаянно подпрыгнуло в груди. О господи, нет!!! Ее руки взлетели кгубам. Точно такая тишина была в палате, когда Фредерик…

Марион застыла на пороге, не в силах сделать ни шага, итолько беспомощно переводила взгляд с кровати сына на врача и обратно.

И вдруг она увидела его — своего мальчика. Слава богу, онбыл жив и смотрел на нее широко открытыми глазами. Слава богу!.. Марионподавила рыдание и, протягивая к сыну руки, неверным шагом двинулась вперед.Оказавшись у самой койки, она наклонилась и бережно коснулась кончиками пальцевего лица.

— Привет, мам… — Голос Майкла был совсем слабым,незнакомым, хриплым, но все равно это были самые прекрасные слова, какие Марионслышала в своей жизни. Она улыбнулась в ответ, и слезы облегчения потекли по еещекам.

— Дорогой мой…

— Мама… Я очень люблю тебя, мама! Глядя на них, Викфилдрасчувствовался настолько, что в глазах у него защипало. Подозрительно шмыгнувносом, врач выскользнул за дверь, но ни Майкл, ни Марион даже не заметили егоухода. Прижимая к груди голову сына, Марион гладила его по волосам и думала отом, как он дорог ей. Что бы она делала, если бы потеряла его?

— Ну, мама, успокойся, не надо плакать! Я хочу есть, мама, —пробормотал Майкл, и Марион рассмеялась сквозь слезы. Он жив, жив, пело еесердце. И целиком принадлежит ей одной!

— Сейчас мы организуем для тебя самый большой, самыйвкусный и самый питательный завтрак, какого ты еще никогда не ел, —пообещала она и тут же спохватилась:

— Конечно, если Вик разрешит…

— К черту Вика, ма, я умираю с голода.

— Майкл! — Марион нахмурилась, но сразу же поняла,что не может на него сердиться.

Она могла только любить его и… оберегать — оберегать отвсего, чего бы это ни стоило. Бросив взгляд на лицо сына, Марион увидела, чтоМайкл неожиданно помрачнел, по-видимому, вспомнив о том, где он находится и чтопривело его сюда. До этого он вел себя точно так же, как в один далекий день,когда ему удаляли миндалины. Когда Майкл очнулся после легкого наркоза, емунужны были только мама и мороженое, которое он очень любил, но сейчас его лицовыражало слишком многое…

— Мама… — Майкл попытался сесть, но тотчас же сноваоткинулся на подушку. Было видно, что он отчаянно хочет что-то спросить, но незнает как. Глаза Майкла лихорадочно шарили по лицу Марион, а пальцы слабостискивали руку.

— Успокойся, родной, тебе нельзя волноваться.

— Скажи, мама… другие… Те, кто был со мной прошлымвечером?.. Я помню, мы…

— Бен уже вернулся в Бостон. Отец забрал его. У негонесколько переломов, но он скоро поправится. Бен легко отделался… — Марионвздохнула и в свою очередь сжала пальцы сына. Она знала, о чем он сейчасспросит, и заранее приготовила ответ.

— А… Нэнси? — Лицо Майкла напряглось, напоминая гипсовуюмаску. — Нэнси, мам? Она…

Глаза его наполнились слезами. Ответ на свой вопрос Майклпрочел на лице матери — прочел, но все еще не верил.

Марион опустилась в кресло в изголовье его кровати и нежнопогладила сына по щеке.

— Мужайся, мальчик. Твоя Нэнси… Она не пережила этойночи. Врачи сделали все, что могли, но травма была слишком серьезной. —Марион сделала паузу. — Она умерла сегодня утром.

— Ты… видела ее? — Он по-прежнему пристальновглядывался в ее лицо, словно все еще надеясь, что это просто неудачная шутка.

— Прошлым вечером я сидела с ней… полчаса или околотого.

— О господи!.. Как же так, ма? Она умирала, а меня небыло рядом!.. О, Нэнси!..

Майкл уткнулся лицом в подушку и зарыдал, как ребенок, иМарион нежно обняла сына за плечи. Он без устали твердил дорогое имя, и каждыйраз Марион чуть заметно вздрагивала, словно от удара бича. К счастью, Майкл былслишком слаб. Рыдания вскоре стихли, но когда он повернулся к матери, оназаметила в его лице новое, пугающее выражение, какого никогда прежде не видела.Можно было подумать, что вместе с Нэнси от Майкла ушла частица его души,частица сердца. Что-то умерло в нем, чтобы никогда не воскреснуть, и виновата вэтом была она — Марион.

Нэнси почувствовала, как содрогнулся фюзеляж выпускающего шассиавиалайнера, и, наверное, в тысячный с начала полета раз, вслепую зашарила поодеялу своими забинтованными культями, ища руки, которые дарили ей успокоение инадежду. Прикасаться к рукам сиделок было на удивление приятно, и Нэнси судовольствием отметила, что уже научилась различать их. У одной женщины былитонкие, изящные кисти с длинными прохладными пальцами, но в них была заключенанадежная сила, способная удержать человека на краю и не дать ему свалиться впучину отчаяния. От одного их прикосновения Нэнси сразу начинала чувствоватьсебя храбрее. У другой сиделки пальцы были теплые, и мягкие; от этих рук веялопочти домашним уютом и безопасностью. Эта сестра часто трепала Нэнси по плечу,и именно она сделала ей два болеутоляющих укола. Голос у нее был мягкий,негромкий, баюкающий, в то время как первая сестра говорила с легкиминостранным акцентом, который делал ее голос холодноватым, строгим. Как бы тамни было, Нэнси успела полюбить обеих и жалела только о том, что не можетувидеть их лиц.