Бестужев галантнейшим образом раскланялся:

— Могу вас заверить, что ни о каком взимании долговречь не идет. У меня дело совершенно другого свойства…

— О! — воскликнула хозяйка, добавила что-то наместном диалекте и, честное слово, просияла. — В таком случае вы, бытьможет, намерены купить картины? Даже мне, от искусства далёкой, ясно, что угосподина Адольфа прекрасные картины, способные послужить неплохим помещениемкапитала…

Игра лежала на поверхности: ну, разумеется, любойнеожиданный доход для её постояльцев означал для неё самой возврат долгов…

— Не исключено, фрау Бирке, — сказал Бестужеввеско. — Вовсе даже не исключено…

И двинулся к лестнице. Поднявшись на второй этаж, оноказался в длинном узком коридоре, по обе стороны которого тянулись двери.Крепенько припахивало вареной капустой, ваксой и пылью, стояла тишина, только вдальнем конце коридора из дверей доносились тоскливые скрипичные рулады.Бестужев поморщился: он никак не мог себя отнести к знатокам серьёзной музыки,но даже на его непросвещённый взгляд неизвестный скрипач мастерством неблистал.

Оказалось, что визгливые фиоритуры скрипки доносятся как разиз-за двери номера одиннадцатого. Бестужев без церемоний постучал — громко инапористо.

Вскоре скрипка умолкла, скрежетнула щеколда. Перед Бестужевымстоял совсем молодой человек, небритый, с растрёпанной артистической шевелюрой,одетый с великолепной небрежностью истого представителя богемы. Как и следовалоожидать, в одной руке у него наличествовала скрипка, в другой — смычок.

— Господин Шикльгрубер? — вежливо осведомилсяБестужев.

— Кубичек, — поправил молодой человек. —Август Кубичек. Адольф скоро придёт… вы не по поводу ли акварелей?

— Пожалуй, — сказал Бестужев, на ходу продумавнехитрую уловку, позволившую бы ему сюда проникнуть и остаться на некотороевремя. Судя по убогой обстановке и долгам, неведомый Адольф рад будет любомупокупателю…

Юноша моментально изменил меланхоличное выражение лица насамое доброжелательное, отступил в глубь крохотной прихожей, сделалприглашающий жест рукой со смычком:

— Прошу вас, прошу вас в студию!

Бестужев вошёл, аккуратно прикрыв за собой дверь. Помещение,пышно поименованное «студией», было довольно обширным и с первого взглядапозволяло себя опознать как пристанище людей творческих: справа отединственного окна на подставке располагались труба и тромбон, на ветхомстолике громоздились кучи нот, а слева стояло несколько подрамников сзагрунтованными холстами, на протянутой поперек «студии» веревке висело неменее двух дюжин акварелей, прикрепленных прозаическими бельевыми прищепками,на таком же ветхом столике лежали палитры, мастизины, кисти и карандаши.Попахивало краской и скипидаром. В глубине «студии» виднелась невысокая дверь,ведущая, должно быть, в спальню. Как Бестужев ни осматривался, видел только предметы,имевшие отношение к живописи и музыке. Никаких следов аппарата Штепанека… да исамого Штепанека не видно…

— Вот, извольте! — отложивший скрипку Кубичекшироким жестом обвел акварели. — Все последние работы Адольфа налицо. Незнаю, насколько вы разбираетесь в изящном искусстве, но могу вас заверить, чтоАдольф — талант, и незаурядный. Когда он поступит в Академию художеств…

Бестужев, подойдя вплотную к развешанным на веревкеакварелям, испытал чувство, что уже видел однажды похожие. Та же рука, те же сочетаниякрасок, тот же росчерк в уголке…

Ага! Он вспомнил Шантарск, обед у Аргамакова и его рассказ озабавном венском художнике, нищем и юном, у которого Аргамаков из чистогочеловеколюбия и филантропии приобрёл парочку картинок. Да, именно Шикльгрубер…

— Я, откровенно вам признаюсь, к знатокам причислитьсебя не могу, — сказал Бестужев с обезоруживающей улыбкой. — Не беруна себя такой смелости. Картины оцениваю исключительно по принципу «нравится» и«не нравится». Вы, как человек искусства, можете такую точку зрения осмеять…

— Ну что вы, — серьёзно сказал Кубичек. —По-моему, вы проявляете редкостное здравомыслие. Такая позиция лучше, чемневежественная болтовня дилетантов, мнящих себя знатоками… Чем изволитезаниматься?

— Коммерция, знаете ли, — сказал Бестужев, делаянеопределенный жест. — Вы правы, напыщенные дилетанты выглядят смешно… Чтодо меня, я просто-напросто люблю время от времени приобрести пару-другую картинисключительно потому, что они мне нравятся, радуют глаз… — Он усмехнулся. —Пожалуй, это можно считать некими проблесками духовности, а?

— Ну конечно же! — кивнул музыкант. — То, чтовы испытываете потребность в изящном, уже само по себе говорит о зарождениидуховности… Вам приглянулось что-нибудь?

— Вот этот вид замка, пожалуй… И этот лесной пейзаж… Вотсутствие вашего друга Адольфа рано заводить разговор о ценах?

— Ну что вы! Наоборот! Мы с Адольфом старинные друзья,и мне прекрасно известны цены… — Скрипач отвел глаза и с решимостьючеловека, бросающегося очертя голову в холодную воду, выпалил: — Две кроны… Закаждую акварель…

Судя по его опасливому виду, он запросил чрезмерную, на еговзгляд, цену и в любой момент, сразу видно, готов был уступить. «Ладно, —благодушно подумал Бестужев, — я готов вас побаловать, юные гении, на фонеумопомрачительных ассигнований и эти расходы выглядят смешно…»

— Право же, господин Кубичек, вы излишнескромны, — усмехнулся он. — На мой непросвещённый взгляд, вызанижаете цену, и каждая работа стоит не менее пяти крон… — он показалтростью. — Я, пожалуй, возьму вот эти десять…

— Десять? — пролепетал скрипач, невольнорасплываясь в улыбке.

— Десять, если вы не против. Вы позволите? —Бестужев хладнокровно принялся, разжимая прищепки, снимать акварели одну задругой.

Закончив, положил их аккуратной стопочкой на край ветхогостолика, рядом с кистями в мутном стеклянном стакане, извлек из бумажника дведвадцатикроновых золотых монеты и одну наполовину меньше размером, в десятькрон.

— Вот, извольте, — протянул он деньги.

Не в силах скрыть оторопелости, молодой музыкант осторожновзял монеты, так, словно они могли обжечь, положил их на ладонь, присмотрелсязавороженно, сжал кулак.

— Колдовство какое-то… Из какого романа вы взялись,господин набоб?

— Из жизни, — улыбаясь, сказал Бестужев. —Ну, что поделать, если я готов платить деньги за то, что мне нравится…

Он ощутил даже легкую зависть: чёрт побери, как мало нужноиным людям для счастья?! Этот юнец сейчас наверняка чувствует себя Ротшильдом…

Ну вот, не подлежало сомнению, что теперь он стал самым чтони на есть желанным и приятным гостем. Пора полегоньку переходить к главномупредмету его интереса…

— Сейчас… — пробормотал Кубичек, всё ещё баюкая вкулаке золото. — Я вам всё старательно запакую…