Этот прогноз почти осуществился, так как в некоторых республиках появились передовые группы – в Хорватии «национальная», в Сербии «либеральная», в Словении «технократическая», которые стремились к самоуправлению во всех областях общественной жизни при условии уважительного отношения к местной специфике. Их носителями были представители среднего поколения, которые только в последние годы получили вес внутри СКЮ. Именно СКЮ превратился в федерацию девяти относительно автономных организаций: шести республиканских и стоящих на несколько более низком уровне двух краевых (Косово и Воеводина) и военной. Военная организация осталась в тисках партизанской номенклатуры, но новые люди, вставшие у руля в Белграде, Любляне и Скопье, не стремились, как, возможно, надеялся Тито, бичевать партикуляристские идеи. Совсем наоборот. «Неизменной чертой югославской политической жизни, – констатировали специалисты ЦРУ, – является то, что большинство сербов, хорватов, словенцев и македонцев ощущают себя в первую очередь сербами, или хорватами, или словенцами, или македонцами и только потом югославами. Национальные и этнические противоречия эндемичны; они долго представляли центробежную силу, которую не может преодолеть ни один союз для решения экономических и политических задач. Страх перед возвратом “великосербской гегемонии” охватывает всех югославов, кроме сербов; некоторые хорваты и словенцы говорят серьезно об отделении, чего не допустила бы ни одна централизованная власть…»[2061]

В этих вызывающих озабоченность умозаключениях не учитывалось, что за всеми и всем бдительно следила старая гвардия, которая не собиралась отказываться от своей руководящей роли и уже осознала нависшую над ней угрозу. Это в первую очередь относилось к Тито. Во время заседания, на котором «молодые» выступали особенно активно, на листке, переданном им Карделю, Тито написал: «Эти нас хотят заменить»[2062].

Новая гвардия, полная оптимизма, ринулась в наступление ради обновления общества. Стане Кавчич, оценивая период 1965–1970 гг., записал: «.речь шла о сведении счетов с нашим сталинизмом, почти во всех областях началось движение в направлении, которое быстрее бы привело нас к более развитой демократии и экономике, на этой почве мы бы постепенно преодолели нашу материальную и идейную отсталость, невзирая на то, является ли она результатом наших внутренних особенностей или идейного влияния большевистской теории и практики». Однако вскоре всё запуталось. «Логично, – пишет Кавчич, – что подобное общественное развитие выплеснуло наружу массу противоречий и щекотливых проблем, а также опасностей. Рыночная экономика требовала больше знаний, укрепилась роль специалистов и менеджеров, появился технократизм, возросшая роль демократии в партии и обществе породила новые идеи и взгляды, необходимо было проявить большее терпение к ним; так появился либерализм. Оказалось, что экономические, политические и системные интересы республик очень различаются, и вспыхнула новая волна национализма. Все эти противоречия нельзя было решать старым, коминтерновским образом, давя дисциплиной, регрессией и мечом, распутывать их должны были с большей демократичностью, терпимостью и открытостью диалогу в Союзе коммунистов, к тому же следовало предоставить гражданские права в СКЮ и в обществе и инакомыслящим»[2063].

В Хорватии, помимо Мико Трипало, выдвинулась известный профессор экономики Загребского университета Савка Дабчевич-Кучар, которая после падения Ранковича на Пленуме ЦК СКЮ со всей решительностью напала на партийное руководство и его привилегии: «Партия не должна избежать ответственности за свои прошлые дела»[2064]. При поддержке Владимира Бакарича (который защищал ее, поскольку боялся конкуренции Мико Трипало, наиболее одаренного «нового» человека в Хорватии) она вскоре поднялась на самый верх СКХ и в конце марта 1969 г. была избрана председателем исполнительного совета республики[2065]. Нововведения, которые она принесла с собой уже тем, что отказалась от стереотипного партийного языка, сразу же почувствовал Мирослав Крлежа. После одной из ее речей он подошел поздравить ее и добавил: «Хотите ввести Европу в партию»[2066]. Того же хотели ее сверстники: Марко Никезич и Латинка Перович в Сербии, Стане Кавчич со своей командой в Словении и Крста Црвенковски и Славко Милославлески в Македонии[2067]. Среди них имели особый вес сербы, которые видели в падении Ранковича исключительную возможность для создания современной, демократической Сербии, освобожденной от подозрений в стремлении захватить всю Югославию[2068].

Югославское общество за десятилетия после войны изменилось коренным образом. В 1946 г. в государстве было не более 624 тыс. рабочих и служащих, 80 % населения составляли крестьяне и почти половина граждан была неграмотной. В конце 1960-х гг. было 4 млн работающих и из них – менее 50 % крестьян. Число студентов выросло с 16 тыс. до 200 тыс. Несмотря на это, Югославия оставалась в хвосте европейского развития, ведь в 1970 г. на душу населения приходилось 860 американских долларов ВВП. Ее можно было сравнить с Грецией, но она отставала от Румынии и Болгарии, не говоря уже об Италии, которая имела в два раза больший ВВП. Однако роковую роль в дальнейшей судьбе страны сыграл тот факт, что несоответствие в развитии между шестью республиками и краями (Косово и Воеводина) увеличивалось, вместо того чтобы уменьшаться. Средний ВВП в Словении составлял приблизительно 1550 американских долларов, что означает, что он был в пять раз больше, чем в Косово, которое считалось самым отсталым краем[2069].

Экономические реформы постепенно включали государство в западный рынок. В 1970 г., например, 57 % рыночного обмена составляла торговля с Западной Европой, 6 % – с США. Почти 25 % – с советским блоком. Первые два года реформ казались успешными, ведь властям удалось укротить инфляцию, однако немного позже оказалось, что взаимопроникновение рыночной и управляемой экономики не дало желаемых результатов. Борис Крайгер, один из главных архитекторов и защитников реформ, понял это уже к концу 1966 г., за месяц до своей гибели в автомобильной катастрофе (конечно же, шептались, что это было убийство). Год спустя иллюзию о возможном успехе реформ отвергли также и верховные государственные руководители, среди которых были Эдвард Кардель и Владимир Бакарич. Это произошло прежде всего из-за сопротивления неразвитых регионов, которые считали, что рыночная экономика из-за большого различия между республиками Югославии не подходит. Промышленное производство начало останавливаться, что помимо всего прочего вызвало безработицу: в начале 1968 г. 327 тыс. человек находились в поиске работы. К ним еще нужно присовокупить около 750 тыс. рабочих, которые «временно» уехали за границу, прежде всего в Западную Германию. Среди них было много хорватов, что придало явлению дополнительную политическую окраску, поскольку гастарбайтеры за рубежом столкнулись с усташской эмиграцией[2070].