В конце июля 1966 г. была создана комиссия из 20 членов для реформирования Службы государственной безопасности, которую возглавил Петр Стамболич, председатель союзного Исполнительного совета. Как в разных интервью говорил Милан Мишкович, союзный секретарь внутренних дел, его задача была решить, какое место занимает упомянутая служба внутри югославской системы самоуправления и как обновить контроль общества (т. е. партии) над ней[2036]. На самом деле всё осталось по-старому: УГБ, хотя и была разделена между республиками, всё еще нелегально прослушивала всех видных деятелей, и результаты этой работы отсылала в Белград, где снова начала накапливаться конфиденциальная «информация» [2037].

Еще важнее комиссии Стамболича была комиссия, состоявшая из сорока человек, созданная для обновления и развития СКЮ, которая с большой помпой в прессе начала свою работу 15 июля. Ее основной задачей было перестроить организационную структуру партии так, чтобы она не могла попасть в руки одной только личности. Ее возглавил Миялко Тодорович, доверенное лицо Карделя, заместитель председателя Союзной скупщины; ему предсказывали блестящее политическое будущее, видели в нем возможного наследника Тито[2038]. Средствам массовой информации он открыто заявил: «СКЮ в последние годы упустила возможность для развития нашего общества» и многое «запрещала вместо того, чтобы способствовать его развитию». По его мнению, IV Пленум открывал возможность для дальнейшего подъема непосредственно демократии и самоуправления также на территориях, «которые до сих пор не были достаточно открыты». На октябрь Тодорович запланировал новый пленум, который утвердил бы работу комиссии и решил вопрос об организации внеочередного партийного съезда[2039].

Члены комиссии Тодоровича работали с большим энтузиазмом и не скрывали своего реформаторского рвения. Словенец Матия Рибичич поставил под вопрос даже основы демократического централизма, в то время как его македонский коллега Крста Црвенковски зашел так далеко, что предсказал отмирание СК – якобы Югославия устремляется к «непартийной демократии». Их целью было раздробление власти внутри ЦК, что позволило бы избежать ее концентрации в чьих-либо руках, как это происходило прежде с секретариатом из четырех человек и Исполнительным комитетом. Они планировали, что распространят право принимать решения на весь ЦК, который, по их мнению, до этого являлся скорее «аморфным телом» без реального влияния, и считали, что необходимо «обезглавить» тех, кто был связан с фракцией Ранковича[2040]. Как холодный душ на них подействовала речь Тито 1 сентября 1966 г., в которой он отмежевался от таких идей, отверг всякую возможность отмирания СКЮ и повторил ленинские тезисы о «кадровой», дисциплинированной партии [2041].

Стало очевидным, что старая гвардия еще твердо стоит у руля. Теперь сам Тито требовал для центрального органа права не только определять политическую линию, но и по необходимости также принимать решения о том, как ее реализовывать[2042]. Так провалилась попытка либерализации СКЮ. В завершающей речи Тито выразил удивление, что в обсуждениях дело дошло до выражения недовольства подобным решением, которое не учитывало требований, чтобы в будущем партийные и государственные функции были разделены и не сосредоточивались в руках одного человека. Он не услышал также возражений либеральной общественности, которая не смогла донести идею о необходимости окончательной ликвидации привилегий, гарантированных партийной номенклатуре[2043]. В какую сторону дует ветер, показал эпизод из интервью Кочи Поповича, которое было напечатано в Политике к государственному празднику 29 ноября 1966 г. В нем заместитель президента СФРЮ, помимо всего прочего, заявил: «Задача, которую мы ставим перед партией, труднее, нежели править с помощью дисциплины. Она требует намного больших умений. В конце концов, с помощью дисциплины, будь то полицейской или военной, править можно так же, как какой-нибудь южноамериканский генерал. Для этого не нужно никакой идеи. А если кто-то хочет строить социализм и реализовать это при помощи идей, то это весьма тяжелая задача». Такие мысли Тито не понравились. Хотя интервью уже было готово к печати, набрано и разбито на две страницы специального праздничного номера Политики, оно так и не вышло[2044].

9 декабря 1966 г. Союзная скупщина получила отчет союзного Исполнительного комитета: «Александр Ранкович проводил антиконституционную деятельность и действовал против целей социалистического общества»[2045]. В конце 1966 г. было принято решение, что Ранкович и 18 его ближайших соратников не предстанут перед судом из уважения к сербскому общественному мнению, а также потому, что против «товарища Марко» было невозможно выдвинуть конкретные криминальные обвинения[2046]. В партийных кругах преобладало мнение, что нужно принимать во внимание в первую очередь «грехи» Ранковича в рамках политической борьбы за власть, а не преступления, которые подпадали под юрисдикцию обычного гражданского права [2047].

Лека погрузился в частную жизнь. За исключением того, что он написал небольшое повествование о своем постыдном «исключении из партии и политики», которое долгое время оставалось засекреченным, он не сделал ничего компрометирующего его. Он жил под надзором полиции, которая время от времени его предупреждала, чтобы он был осторожен, поскольку якобы усташи готовили на него покушение[2048]. Он не был осторожен и не скрывал своего презрения к Тито в разговорах с людьми, которым доверял. Сравнивал его с наполеоновским министром Жозефом Фуше, при этом цитировал французского писателя, который написал о нем следующее: «Настоящий предатель, а не случайный. Он – гениальный предатель по своей природе, так как предательство – не только его намерение, его тактика, оно заложено в его характере». И еще: «В жизни не встречал человека, который бы настолько верил в себя и настолько не доверял своему окружению. Со временем, с годами он всё меньше верил людям вокруг себя. Сколько раз он говорил: посадить в тюрьму, отдать под суд, наказать по партийной линии, снять с должности, понизить»[2049].