— Неплохо, — ответила Шекер, улыбнулась и ушла.

Это была по просто дежурная улыбка, улыбка вежливого, воспитанного человека. За нею крылись теплота, ласка, сердечность, и их влюбленный парень не мог не почувствовать.

Улыбка Шекер лишила по ночам сна, а днем покоя, но она же и удвоила силы, вдохнула энергию в Гельди. Он ощущал необыкновенный душевный подъем, и, когда вспоминал эту улыбку, ему казалось, что даже колеса трактора начинают вращаться быстрее. А весенняя земля, что парилась легким дымком под плугами трактора, голубое небо, по которому неслись легкие облачка, казались еще прекраснее, еще роднее, как чистое, прекрасное лицо Шекер.

Гельди был в семье единственным ребенком, рос без отца. Отец погиб на фронте, и матери пришлось одной воспитывать сына. Возможно, от горькой вдовьей доли, а возможно, и просто от природы Сонагюль-эдже была чрезмерно обидчива и ворчлива. Чуть что — ударится в слезы или начинает осыпать сына попреками. Была она еще к тому же и набожной, почитала шариат и молилась в день по пять раз. Конечно, Гельди не мог поведать матери о своем чувстве. Кто знает, как отнесется к его рассказу старая обидчивая женщина… Понравится ли ей веселая, жизнерадостная сноха? Ведь порою даже громкий смех Гельди заставляет мать хмуриться. Как же быть? Ну, допустим, она даст согласие на свадьбу, а в первый же день скажет своей невестке: "Надень-ка, яшмак, милая! Я терпеть не могу болтливых женщин, что ходят с непокрытым ртом". Смешно подумать, что Шекер наденет яшмак. Она, конечно, ответит свекрови: "Я пришла в ваш дом не затем, чтобы носить грязный яшмак. Кому он нравится, тот пусть сам и носит!" Вот как, разумеется, ответит Шекер — и тогда конец в доме миру и спокойствию!

Эти думы не выходили у парня из головы. Он представлял себе воображаемые споры, становился мысленно то на сторону матери, то на сторону Шекер. И конечно же любовь победила.

Мать первая заговорила о его женитьбе:

— Не пора ли, Гельди-хан, ввести в дом невестку?

Я стара, мне трудно справляться с хозяйством…

Гельди подхватил разговор:

— Если ты одобришь мой выбор, то после посевной можно справить свадьбу.

— Что-то у тебя все легко получается, сынок! — Сонагюль-эдже с сомнением покачала головой. — Ты уже выбрал себе невесту?

— Сказать? — Гельди тоже засомневался.

— Скажи, дорогой, скажи! С кем же и поделиться, если не с родной матерью!

Внешне Сонагюль-эдже казалась спокойной, но в душе у нее всколыхнулась тревога. "Что за девушка? Чья она? Откуда? Помоги, господи", — мысленно молилась она, шевеля блеклыми губами.

— Шекер тебе нравится, мама? — спросил Гельди.

— Кто? Кто? — Сонагюль-эдже привстала.

— Шекер-доярка.

Сонагюль-эдже поджала губы, не проронив ни слова. Ее молчание было плохим признаком, и все-таки Гельди спросил:

— Что ты скажешь о Шекер?

Сонагюль со слезами в голосе, раздраженно ответила:

— А что мне о ней говорить? Ты ее выбрал — ты и говори.

— Значит, она тебе не нравится?

— А чего в ней хорошего?

— Но почему ты против Шекер? Чем она тебе не подходит? Или некрасива, или делать ничего не умеет?

— Ветреная она, попрыгунья…

И тут Гельди проявил характер. Может быть, впервые в жизни он твердо сказал:

— А мне, кроме нее, никого не нужно!

— Уж не знаю, чего хорошего может ждать в жизни человек, который не признает свою мать… — обидчиво произнесла Сонагюль и две недели после этого не разговаривала с сыном.

Однако Гельди стоял на своем, и она, поразмыслив, решила дать согласие на свадьбу. Ведь будет хуже, если сын женится вопреки ее воле. От людей станет стыдно: вот, мол, какого вырастила, и в грош ее не ставит. Надо смириться. Видно, такова судьба. От нее не уйдешь.

Сонагюль-эдже сказала сыну как-то вечером:

— Я даю согласие на свадьбу, но помни: хозяйкой в этом доме буду я до самой своей смерти!

Первый месяц молодожены жили душа в душу, и мать им не мешала. Она все присматривалась к невестке. Гельди даже показалось, что Шекер понравилась матери и она довольна. Действительно, чего лучшего желать для матери, если не счастья ее единственного сына? Только живи, гляди на молодых да радуйся.

Но скоро пришел конец этой идиллии. Как ложка дегтя может испортить бочку меда, так иногда одно грубое или неуместное слово может искалечить людям всю жизнь.

Прошло немного больше месяца, и Сонагюль сказала про невестку:

— Все бы ей из дома бежать… Словно бездомная…

А дело заключалось в том, что Шекер хоть и надела на голову платок замужней женщины, все же не могла совсем распроститься с девичьей порой. Ее подруги после работы веселыми стайками летели в кино, участвовали в колхозной самодеятельности, танцевали и пели, а Шекер теперь была лишена всего этого.

Каждый раз, когда диктор колхозного радиоузла объявлял о демонстрации нового фильма и приглашал всех в клуб, Гельди выжидательно смотрел на мать.

Взгляд его был красноречив и понятен и Сонагюль, и Шекер. Он как бы говорил: "Скажи нам, мама, чтобы мы пошли в кино, чтобы мы отдохнули после работы, повеселились. Ведь мы еще молоды, у нас нет забот и детей нет". И супругам казалось, что мать непременно скажет: "Идите, дети, идите!"

Да где там! Наверное, легче добраться до неба, чем дождаться Шекер таких слов от своей неласковой свекрови. Едва диктор произносил только два слова — "клуб" и "кинофильм", как старуха вскакивала с места и с ожесточением выдергивала вилку из розетки. На этом и глохла идея пойти в кино. Воцарялось тягостное молчание. Настроение было испорчено. Гельди молча сердился на мать, и в душе у молодой женщины начинал шевелиться червячок сомнения. "И слова против матери сказать не может, на своем настоять не умеет, все глядит из ее рук…"

Проходили дни. Хлопчатник, ко дню свадьбы Шекер и Гельди выкинувший только первые листочки, теперь уже был выше пояса, на нем забелели коробочки.

Шекер по-прежнему работала на ферме хорошо, только стала немного грустнее да после работы спешила домой.

Доярки пили чай в обеденный перерыв, когда к ним на ферму пришла секретарь комсомольской организации Гюльджемал Тораева. Она стала раздавать билеты на концерт — приехал танцевальный ансамбль из Ашхабада. Когда очередь дошла до Шекер, она сказала:

— Ты тоже пойдешь? Или билеты зря пропадут?

Шекер покраснела, спросила с вызовом:

—. Почему это пропадут?

— Потому что ты, как наседка, сидишь все время в своем гнезде и никуда не выходишь. Наверняка и на концерт не пойдешь!

— Откуда ты знаешь?

— Знаю, поэтому