— Твое дело — дать мне билеты, а мое дело — пойти или не пойти! — Шекер, не допив чая, вскочила с места и, гремя ведрами, ушла в коровник.

Когда Гельди вернулся с работы домой, Шекер сидела уже принаряженная, в новом платье из кетени, на голове цветастый, яркий платок.

— Куда это ты собралась? — удивился Гельди.

Шекер вместо ответа протянула ему билеты. Гельди повертел их в руках, спросил:

— Мать знает об этом?

— Нет, а что? — как ни в чем не бывало спросила Шекер.

— Как что? Нужно обязательно ей сказать, спросить разрешения.

— Ну вот и скажи.

— А может, не пойдем?

— Почему?

— Ты же знаешь… — Гельди взглянул на жену жалобно, как ребенок.

— Хочешь правду, Гельди? С этого дня я ничего не знаю и знать не хочу. Сегодня я чуть со стыда не сгорела, когда получала от Гюльджемал билеты. Наседкой меня назвала.

Шурша платьем из кетени, Шекер подошла к зеркалу, провела расческой по волосам, сказала:

— Собирайся поскорее. Не каждый день к нам в колхоз приезжают артисты из Ашхабада. Пойдем, немного побудем на людях!

— Значит, ты решила непременно пойти?

— Да, решила. Я долго ждала, что ты сам предложишь пойти нам куда-нибудь, но так и не дождалась. — Она сняла с гвоздя полотенце и протянула мужу. — Иди же поскорее умойся! Опаздываем! По дороге поговорим.

Гельди не пошел умываться. Он перекинул полотенце через плечо, сел за стол и, облокотившись, задумался.

Шекер подошла сзади, обняла мужа за плечи, затормошила:

— Ну, чего пригорюнился? Вставай, умывайся!

— Я не могу пойти, Шекер, — с трудом выдавил из себя Гельди и снял руки жены со своих плеч.

— Почему не можешь? Боишься матери?

— Ты же знаешь, что ей не понравится, если мы ночью пойдем на концерт…

— Какая ночь? Сейчас всего лишь семь часов. Скажи мне: почему матери нравится, что мы работаем с тобой наравне, едим за одним столом, но вдруг не понравится, если мы вместе сходим на концерт?

— Не знаю, не знаю… — нерешительно промямлил Гельди.

— Кому же знать, если не тебе? — наступала на него Шекер.

— Давай прекратим этот разговор…

— Нет, Гельди, давай поговорим. До замужества я не представляла тебя таким… таким бесхарактерным. Я вышла за тебя не потому, что искала мужа, я вышла по любви. Все мне в тебе нравится: и лицо, и фигура, и глаза, и слова, и поступки. Вернее, нравились поступки, но сейчас… Я гордилась твоим авторитетом в колхозе, твоими успехами, я думала: чего мне желать большего? Я люблю Гельди, мы будем вместе жить, трудиться, красиво одеваться, весело отдыхать. Он будет счастлив мною, а я им. Но мне и в голову не приходило, что парень, который носит в кармане комсомольский билет, который своим трудом прославился на весь Мургаб, находится под таким влиянием у своей матери с отсталыми взглядами. Теперь я кое в чем убедилась. Оказалось, что дальше своего носа я не видела в жизни…

В ее словах была только правда, и Гельди ничего не оставалось делать, как сидеть, опустив голову. А Шекер, высказавшись, погрустнела, ей стало жаль мужа — она обидела его, задела мужское самолюбие, — но было обидно и за себя: ведь он не разделяет ее боль, не понимает ее.

— Раз я человек, то хочу жизнь по-человечески, хочу, чтобы уважали меня! — сказала она, и голос ее задрожал.

— Ей-богу, Шекер! Ну что ты плетешь? Кто мешает тебе жить по-человечески?! — воскликнул возмущенный Гельди.

— Ты и твоя мать, — резко ответила Шекер. — Мои желания для вас ничего не значат.

— Разве ты голодна или раздета? — сказал Гельди, не замечая, что повторяет слова своей матери.

— Разве дело только в том, сыт человек или нет? Если бы весь смысл жизни сводился к наполнению желудка или же к тряпкам, то жить стало бы очень тоскливо. Человеку нельзя без друзей, без песен, без кино, без радости, без веселья. Я говорю о человеке, но и животное выдерживает недолго, когда его держат в четырех стенах. Думаешь, наша корова по своей воле стоит на привязи с утра до вечера? Нет, не по своей… В одной из книг написано: человек должен жить красиво. Понимаешь, красиво!

— Ты так меня убеждаешь, словно я пень и ничего не понимаю! — сказал Гельди, бросив исподлобья взгляд на двери, ведущие в комнату матери.

— А если понимаешь, то борись за свое достоинство, не робей перед ветхой стариной! Если хочешь знать, весь колхоз смеется над нами. Сегодня…

Шекер не договорила. Открылась дверь, и на пороге появилась свекровь, лицо ее было пасмурно. Весь ее вид говорил, что она слышала разговор невестки и сына. Гнев распирал Сонагюль.

— Ты, невестушка, сегодня что-то слишком разговорчива, конца нет твоим речам! — сказала ехидно свекровь. — Кто же это ветхая старина? Я? Повтори-ка еще.

— Достаточно и одного раза, если вы слышали.

— А мне хочется услышать еще раз!

Шекер промолчала. Свекровь надвигалась на нее. Гельди испугался, что мать вцепится Шекер в волосы, встал из-за стола.

— Мама, займись, ради бога, своим делом!

— Помолчи! — прикрикнула мать и сдернула с головы Шекер платок. — Больно наряжаться ты стала! Значит, в хулуп собралась?

Шекер вырвала платок из рук свекрови.

— Да, в клуб!

— Пока я жива, ты не будешь таскаться по хулупам! — Сонагюль снова наступала на молодую женщину. — Сплетен только нам не хватает! Погуляла девушкой — и будет! Теперь твоей заботой должен быть дом! Если станешь препираться со мной, уйдешь и с работы. Нам достаточно того, что зарабатывает Гельди. Не так ли, сынок?

Гельди не подал голоса. Старуха, оставив невестку, набросилась на сына:

— Почему не отвечаешь матери? Онемел, что ли?

Гельди в ответ лишь махнул рукой:

— Ну, мама!

— Что "мама", "мама"? — передразнила его мать. — Хочешь новое имя придумать матери? Если ты считаешь себя мужчиной, прикрикни на жену, пусть помолчит, не шипит на твою мать!

— Шекер, хоть ты не упрямься! Ладно уж, обойдемся и без этого концерта! Оставь…

— Нет, после всего, что было, я не могу "оставить", Гельди, — ничего не боясь, сказала Шекер, — если хочешь, пойдем, а не хочешь…

— А если не хочу?

— То сиди дома. Сиди со своей матерью!

Шекер взяла со стола один из билетов и направилась к двери.

— По смей идти! — Старуха, раскинув руки, загородила ей дорогу.

— Силой не удержите меня. Уйдите с дороги…

— Не уйду! — Сонагюль обеими руками толкнула невестку в грудь. Шекер пошатнулась, но не упала.

— Уйдите, говорю вам! — Шекер рванулась к двери.

— Сынок, уйдет! — завизжала старуха и ухватила